ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ
Внешность: среднего роста, коренастый, темно-карие глаза, темно-коричневые волосы, короткая стрижка, бритье как ритуал, легкая смуглость, потому что где-то в родне были и итальянцы, и евреи. Улыбается редко, но обаятельно. Немногословен, но не угрюм. В неплохой физической форме, легкая хромота.
Биография: Родители Джона выбрались из мигрантского гетто в Ист-Сайде еще в юности, но, должно быть, осадочек остался, поэтому большую часть детства Джон провел в переездах: Уиттакеры (с фамилией повезло, фамилия отчетливо отдавала старыми деньгами, намекала на родство с "теми самыми Уиттакерами из Бостона или Нового Орлеана", хотя, разумеется, ни о каком родстве не было и речи) перебирались все выше в прямом и переносном смысле по социальной лестнице Нью-Йорка, обеспечили единственному сыну образование, какое-никакое воспитание, а заодно привили нетерпимость к пренебрежению собой и, внезапно, преступности. По крайней мере, отец - итальянец по матери - стремился передать ребенку уважение к законам той страны, которая стала им новым домом, и, пожалуй, больше всего гордился Джоном, когда тот еще в самом раннем возрасте выбрал для себя стезю законника и после школы поступил в Манхэттенский колледж на специальность права (1894).
После колледжа, когда более обеспеченные или одаренные однокашники мечтали об успешной частной практике, Джон отправился прямиком в полицейский департамент города (1898). Несколько лет в патрульных (1898-1902) - Джон до сих пор с симпатией вспоминает те годы, - затем, после сдачи экзамена, четыре года в должности детектива отдела нравов (1902-1906), еще четыре года - детективом убойного (1905-1910). В 1910 году, в возрасте тридцати четырех лет, Джон получает повышение до сержанта отдела по расследованию убийств - и, по настоянию родителей, временно оставляет карьерные планы и сосредотачивается на поисках невесты. Невеста находится довольно быстро и уже в 1913 году играется свадьба; католики-родители Джона не слишком довольны его выбором, они предпочли бы девушку из того же католического прихода и семьи добрых знакомых, а не приехавшую из Сент-Луиса певицу, но что есть, то есть. Виола, возможно, благодаря тому, что на целых десять лет младше Джона, отличается веселым нравом и достаточно спокойно переносит тяготы жены сержанта отдела убийств, однако куда более бурно реагирует на желание Джона в 1917 году отправиться добровольцем в составе Экспедиционного корпуса на Западный фронт.
Весну и лето 1918 года Джон встречает и проводит на Марне, сержантом 2-ой американской армии, и в итоге осенью возвращается домой и в полицейское управление после месяца во французском госпитале с осколком в правом бедре и боевой наградой - звездой "За отличие", но возвращение омрачено практически друг за другом следующими трагедиями: к октябрю от испанки умирают родители Джона, а к Рождеству 1918 года - Виола, оставляя Джона вдовцом.
Джон погружается в работу; прежние навыки не забыты, многие прежние коллеги рады приветствовать Джона в отделе, и, может быть, свою роль играет полученная военная награда, чье упоминание хорошо смотрится в газетах, но в феврале 1920 года Джон получает повышение до должности лейтенанта убойного отдела. Город, которому он клялся служить и защищать, нуждается в каждом честном копе, и с каждым годом Джон чувствует это все яснее.
Планы на игру: подозревать Эми Кэрролл; арестовать Эми Кэрролл; выяснить, кто убил мачеху Эми Кэрролл; не доверять адвокату Эми Кэрролл; по возможности, мешать криминальным элементам; стоять красиво; вообще, я контактный и умею и играть с другими детьми по их гештальтам, и предлагать свое, как только освоюсь.
|
пробный пост Дождь то затихал ненадолго, то принимался заново с прошлого четверга, заливая брусчатку и трамвайные пути — навязчивый механический звук клаксонов, подгоняющий дребезжащие вагоны, завяз в зубах не хуже вони отсыревшего города.
Солнце не показывалось уже неделю; плотные серые тучи цеплялись за крыши небоскребов, сползали туманом на сырые улицы, заползали вонью в каждую щель, просачивались под дверями, оседали на поля шляп.
Газеты, казалось, выползали сырыми уже из типографии — мальчишки-газетчики бросались по улицам бегом, разбрызгивая лужи, чтобы распродать прессу до того, как первая страница превратится в черно-белую кашицу, выкрикивая заголовки во все горло, привлекая внимание.
Впервые за долгое время новости о процессе над Капоне и спортивные сводки потеснились, давая место для прогноза погоды — дождь надоел даже привычным ко многому чикагцам.
Джон торчал в агентстве — к жилому помещению, которое он снимал уже больше года, вела узкая крутая лестница и подъем по ней каждый день стоил ему слишком многого, чтобы в самом деле делать это часто, к тому же от устоявшейся за неделю сырости у него разнылась культя, протез снова натирал, а лишние двадцать фунтов были действительно лишними.
Он никого не ждал — слишком поздно, слишком мокро, — и развалился в свое удовольствие в темной приемной на потрепанном диване для посетителей, который должен был намекать, что однажды дела в "Бейли & Ко" пойдут в гору и клиенты будут ожидать своей очереди, чтобы отдать Джону свои деньги, но пока же все чаще служил кроватью самому Джону, когда тому в очередной раз было не до влезания наверх.
По радио передавали матч — Брэддок против Льюиса, шел третий раунд. Джон поставил на Брэддока и пока тот уже дважды сумел отправить Льюиса в нокдаун, но играл неровно, терял очки, так что исход боя был неочевиден, к тому же, среди судей был Сэм Чертов Слэттери, засудивший Шмеллинга.
Вот и сейчас комментатор объяснял, что Брэддок потерял еще три очка.
— Дерьмо собачье, — проворчал Джон, тяжело и неуклюже поднимаясь с дивана, чья обивка под кожу тут же противно заскрипела. — Дерьмо собачье, дерьмо собачье, дерьмо собачье...
Даже произнесенное трижды, заклинание не помогло — раздельным решением судей победа досталась Льюису. Из радио донеслись обрадованные вопли тех, кто ставил на него, разочарованных возгласов было намного меньше — немногие сохраняли верность Джиму Брэддоку после его поражений от Розенблума и Ломски, но Бейли был именно из тех. Ставил на Брэддока — и проигрывал.
Вот и сейчас.
Джон доковылял до радио, убавляя громкость, и пошарил в буфете, вытаскивая припасенную бутылку виски. Сухой закон не убавил в чикагцах желания выпить, просто сделал путь к выпивке более извилистым, Джон же по долгу, отправлявшему его в разные сомнительные кабаки и чайные города, проблем с алкоголем и вовсе не видел: оба полисмена, несшие дежурство в районе, куда входила и улица, на которой располагалось "Бейли и Ко", периодически захаживали к бывшему коллеге пропустить стаканчик, особенно в такие вот промозглые сырые вечера, как сегодня.
Плеснув виски прямо в чашку, еще хранящую кофейный налет, Джон оперся на подоконник, снимая часть веса с протеза, и закурил, разглядывая мокрую улицу.
Пэт О'Брайн замурлыкал по радио, вторя Кэтрион Кроуфорд и ее обещанию танцевать до рассвета, проехавшая тачка тускло осветила широкую лужу и одинокую фигуру, тут же поспешившую убраться подальше от поднятых брызг.
Джон, мусоля сигарету, лениво следил за женщиной, упорно искавшей пути обхода широченной лужи, но лень сменилась интересом, когда она все же пробралась на другую сторону улицы и теперь явно разглядывала фасады домов в поисках вывесок или номеров.
"Бейли и Ко" вывеской не располагали — вообще-то, Джону было даже комфортнее, когда он был уверен, что его имя не красуется напоказ всей улице. К тому же, он брался и за дела довольно деликатного толка, а потому не особенно хотел, чтобы пойманные на измене мужья или дружки неверных жен толпились перед агентством, чтобы свести с ним счеты — но, видимо, женщина искала именно его.
Чертыхнувшись, Джон поковылял было в кабинет, но стол отсутствующей секретарши был не в пример ближе — и он тяжело рухнул за него и едва успел включить настольную лампу под широким абажуром, прежде чем в дверь осторожно постучали.
— Открыто, — крикнул он, шаря в ящиках стола в поисках пепельницы. — Валяйте, входите, мэм, там течет с навеса...
Найденная пепельница с грохотом была извлечена на свет божий и Джон сразу же стряхнул в нее наросший столбик пепла.
|
