Не позволяйте часам и календарю затмевать тот факт, что каждая секунда жизни есть чудо и тайна.© Герберт Уэллс | |||
Отредактировано Marie Vorontsova (2019-08-01 22:34:32)
Листы календаря
Страница: 1
Сообщений 1 страница 15 из 15
Поделиться12019-08-01 11:46:14
Поделиться22019-08-02 00:19:46
Глава первая.
Начало августа, Нью-Йорк.
... Джесс Лаудон, мужик стоящий, и не привык бросать слова на ветер. Уж я-то его знаю. Но, все же удивил, так удивил. Вот уж действительно, неожиданно даже. Пришел на следующей неделе, после нашей встречи в парке, выпил пол галлона кофе, пока меня дожидался с работы... С Мэри пообщался знатно, но безо всяких там дел, Уж Джесс не из тех, кто стремится даже случайно напакостить. Умный, как черт. Мне бы так...
- Мисс, мы с вашим...- мужчина сделал паузу, подбирая более верное слово, как бы описать отношения Грейстоуна и мисс Воронцовой,- супругом... Давнишние приятели. Вместе мотались по Техасу, вдоль Рио-Гранде, смотря, чтобы ничего незаконного не происходило на границе и приграничных территориях. Гарри... Я ему , наверное жизнью обязан раз двадцать. Да и он мне не менее. Так что считайте меня, неким дальним родственником, если Вас не затруднит...
Предложение, довольно интересное. В ресторанчиках, тоже есть люди, которые создают атмосферу заведения легкой музыкой. Таперы. И, как принято, на такие места девушке оказаться вполне прилично. Получше, нежели в бордель, уж точно. Ну, считается вполне приемлемым в обществе быть певицей, или музыкантом, верно же? Вот так и в этом случае. Музыканта, даже девушку, в ресторанчике , уж никто не подумает сравнивать с шлюхой. Ну и условия вполне приличные. По крайней мере, в таких местах, домогаться официанток, певиц, еще кого - не принято. Если кто там себе чего думает, то всегда найдется вышибала, или обратятся в полицию. (Это происходит крайне редко, обычно администрация умеет разруливать подобные конфликты. Да и условия вполне приличные, по сравнению с тем хмырем из синематографа, так не сравненно.
- Обычная оплата, это десять долларов в неделю, мисс. Но там еще есть и чаевые. Я уточнял у хозяина. Метрдотель забирает все чаевые и распределяет общак, отстегивая процент. Пианистке редко платят в-живую. (ну, это не прилично, типа как снять себе девочку), а передают через бармена, или кого еще. Тем более никто не платит деньги певицам. Цветы, шампанское - это как водится. Но не деньги. Но старший берет эту сумму и распределяет, на примерно равные части. Кстати, "равные", это не совсем правильное выражение, скорее заслуженное. Большую час отдают как раз оркестрантам и певицам. Они, как и выпивка, привлекают публику. А что до официанток, бармена, швейцара... (Да, не уточнил этот момент, но швейцар там тоже имеется, и вышибала. Кстати, а кто-то давал когда-то "на чай" вышибале? Не задумывались? А ему , с чаевых , идет приличный кусок. Ведь он тоже, сотрудник. По части урегулирования конфликтных ситуаций, ему тоже полагаются премиальные). Так вот, официанты и прочие - им же там под чулок чего-то сунут или в декольте... Бармену сдачу оставляют, швейцару - в фуражку.... Но, как утверждает Лаудон, все получают из общей кормушки.
- Я переговорил с тамошним метрдотелем мисс. Говорит, может взять на подмену пианистку. для расширения программы. Долларов пятнадцать, минимум в неделю. И график реально согласовать, чтобы вы там играли, не до самого утра. А вечером, несколько часов, с перерывами. Кухня там приличная, так что поужинать можно на месте. Спрашивал и за вышибалу, для Гарри. Но там много сложнее. Если вам интересно, то скажете, что от меня. Спросите мистера Харли. рекомендация, конечно устная. Но ее достаточно. Там меня знают...
Не знаю чего там говорили, до моего прихода. Я же застал Мэри за роялем, наигрывающей какие-то мелодии, а Джесса за столом. в окружении сигаретного дыма. Зная, что он предпочитает сигарету к кофе, и по тому как он наклонял свою фляжку, чтобы сделать себе очередную порцию "заряженного кофе", можно судить, что пробыл он в квартире часа два. Но, не думаю, чтобы ему было что скрывать, и тем более Мэри... Нет, естественно, укол ревности был... Маленький. Все таки, я проигрываю на его фоне. И в манерах и в обходительности. И во внешнем виде... Не те доходы...
- Гарри, я сведу тебя с одним человеком. Отличный парень, и думаю, он придумает твоим талантам применение...
Талантам. Какие тут к черту таланты? У фермерского парня из западного Техаса? Таланты.... даже смешно, но надеюсь, Мэри не восприняла это всерьез. Хотя стояла рядом, вернее сзади, обнимала за плечи, и от этих прикосновений становилось жарче. Но вот таланты? Да в наших краях это не называют талантами - уметь драться и стрелять. И никому не доверять. Это для нас норма жизни...
... Самалаюка. Чиуауа. Территория Мексики. Примерно 34 мили к югу от Эль-Пасо...
1915 год. Июль.
К вечеру четверо приезжих набрались изрядно. Да и веселье, приняло высокие обороты. подошедшие местные пеоны искоса поглядывали на гринго и старались поменьше обращать внимание на разгулявшуюся компанию. Вооружены все, не дай Бог, начнут выяснять отношения, палить. Тут уж понятное дело. Лучше не становиться объектом их внимания. Местный представитель власти, аскальд, еще некоторые, более умные люди поехали на гассиенды к знакомым, держась подальше, от подвыпивших американцев. кому было желание связываться с этой компанией. Хозяин бара и сам приказал своей дочери и сыну, вместе с супругой уезжать к знакомым... И обслуживал клиентов сам. Пожилой хозяин нутром чуял неприятности, протирая глиняные кружки для пива, поглядывая в сторону подгулявших американцев. «Хоть бы ничего не произошло»,- мелькали мысли, но опыт подсказывал, что гринго, оружие и выпитый алкоголь - добром это точно не закончится. Вопрос был только один – на кого упадет их взгляд. «Да хоть бы они перестреляли друг друга!»- мелькала шальная мысль, но хозяин тут же старался не думать об убийстве... Хотя, это было бы лучше, если бы они упились и без особых происшествий...
Все-таки, опыт и чутье, как бы было не прискорбно, не подвели хозяина. Хоть толком не понял, что произошло, и из-за чего начался весь сыр-бор, но спровоцировала своим появлением Хуанита, дочь Мигеля, пришедшая со своим мужем, Раулем. Молодая привлекательная девушка. С хорошей фигуркой и задумчивой легкой улыбкой, не сходящей с округлого очаровательного личка. Ошибкой было прийти в этот вечер в то заведение... И непозволительной глупостью показаться на глаза подвыпившей компании...
- Смотри-ка, какая девочка,- высокий блондин подтолкнул локтем сидевшего рядом Грейстоуна и указал кружкой на вошедших,- думаю, она согласится составить нам компанию...
- Она с парнем, Карл,- в отношении с женщинами, у техасца были несколько иные взгляды, нежели у потомка переселенцев из Германии. Будь она одна, Грейстоун и сам был бы не против, но она была с мужчиной. Неписанный кодекс правил приличия, на который блондину было наплевать.
- Ничего, она выпьет с нами...
Девушка пила. Усаженная насильно на колени Карлом, не в силах сопротивляться. Остальным же, в баре, было не до этого. Наблюдая картину, старались делать вид, что ничего не происходи. И единственные, кто бросал неодобрительные взгляды на происходящее это двое спутников. И если Грейстоуну просто было стыдно, то Лаудон воспринимал все более глубже. Конфликт с местным населением, в его планы не входил, но выпитый алкоголь искажал реальность...
- Ладно, я пойду... Развлекусь,- Блондин встал, пошатываясь, но все же забросил на плечо девушку, словно добычу,- до утра не беспокоить.
- Оставь ее, по хорошему,- внезапно молодой техасец решился, и поднялся на ноги.
- Ты сам на нее запал, да? В очередь стань, чумазый!- блондина занесло. Слишком самоуверенный, слишком развязный. Считающий себя несколько выше, по происхождению, или по каким-то иным критериям. Несколько лет на границе, несколько подстреленных в перестрелках... А тут какой-то смельчак отыскался. Дальше разговора не зайдет. Вот только подпитый Грейстоун так не считал, медленно отходивший на пару шагов назад, поправляя кобуру с револьвером.
- Да пошел ты! Тоже мне, защитник обездоленных мексикашек! Потягаться хочется?! Ну, давай!
Девушка была отброшена в сторону, но все уставились на двоих замерших друг напротив друга, следя за каждым движением оппонента...
- Э парни, анну прекратили!- Джесс Лаудон тут же протрезвел, понимая, что шуткой здесь и не пахнет. Возможно, он бы успел развести желающих подраться, но блондин резко схватился за рукоять револьвера... Движения быстрые, стремительные, и казалось, револьвер сам прыгнул в ладонь, но едва его ствол поднялся выше пояса, в нескольких футах напротив в руке техасца грохнул его кольт. Словно лошадь лягнула блондина в грудь и он с удивлением попытался поднять оружие, словно чужой рукою. Но тело не слушалось и бар со столиками и людьми качнулся из стороны в сторону.
- Доннер веттер...- мужчина закашлялся и начал заваливаться на бок...
- Твою мать... О диос,- прошелестело среди замерших, боящихся пошевелиться присутствующих...
- Эль локо, карамба! Гарри, Ты совсем очумел?- Лаудон вскочил со стула. Но, тут же поднял руки ладонями перед собой,- Все-все. Успокойся... Черт, сынок... Это несколько... Некстати... Да спрячь ты пушку, стрелок. Успокойся...
Надеюсь, про этот случай Лаудон не говорил. Это был единственный случай, когда я поднял оружие на американца... Хотя, судя по тому, что Мэри никак не изменилась, не изменила отношение, этот факт биографии ей не знаком. В ее глазах огоньки какого-то лукавства, предвкушения. Интереса. Азарт? Возможно. А может то, что у себя она , наверное, ходила по ресторанам часто. А здесь... Я столько не зарабатываю. Досадно...
Поделиться32019-08-02 16:50:32
Кажется, Гарри излишне напряжен, и я не до конца понимаю, с чем это связано, как и то, что же происходит в его голове сейчас. Поглаживаю плечи, показывая, что всё хорошо. Хочется поцеловать макушку, примостить подбородок, но правил приличия при посторонних никто не отменял, и я сдерживаюсь, хотя мне хочется сейчас успокоить Грейстоуна, показать, что со мной всё в порядке, хотя прежде так долго наедине с мужчиной я не находилась, да и неприлично это для молодой девушки. Конечно, Гарри это не касается Гарри, ведь мы с ним живем вместе. Вот уже месяц с небольшим. Улыбаюсь этой мысли, а в головке появляется назойливая мысль, что надо бы отметить как-то этот момент. Понравится ли Грейстоуну? Мужчины ведь меньше внимания уделяют всем этим датам, эмоциям. Холодный ум и трезвый расчет. Вот даже не припомню, чтобы мой отец сам вызвался отметить какую-то дату с матушкой. Вечно приходилось напоминать. Но мужчинам простительно, они слишком погрязли в своих работах, бумагах и делах. Но Гарри не такой. Он все вечера посвящал мне, если не задерживался на работе. Иногда заходил пропустить стаканчик чаю с приятелями, куда же без этого.
Мои объятия становятся чуточку крепче.
– Знаешь, а мистер Лаудон, – специально медленно произношу фамилию, чтоб не споткнуться и не свалиться в «Лондон», – обещал мне помочь с рекомендацией.
Всё де не сдержалась – уткнулась Гарри в щеку носиком.
– Вы пока говорите, а я кофе сварю и сендвичи приготовлю. А потом решим, когда пойдем в ресторан устраиваться на работу.
Я полна энтузиазма, энергии, а как еще должно быть, если мне всего девятнадцать, у меня впереди вся жизнь, а рядом со мной такой замечательный мужчина. Кофе вскипает, и я даже ни разу не обожгла руки, пока его варила, переливаю в чашки и принимаюсь за сендвичи. Хлеб, правда, вчерашний, зато режется хорошо, не крошится. Небольшой кусочек ветчины нарезаю так тоненько, что через него можно смотреть. Ну, что поделать, стараюсь сейчас экономить, пока работает только Гарри. А еще у меня появились две ученицы, изъявившие желание научиться играть на фортепиано, но об этом я еще не успела рассказать мистеру Грейстоуну. Возвращаюсь в комнату. Мужчины о чем-то тихо беседуют, но при моем появлении замолкают. Понимаю, что разговор не для моих ушей, поэтому поставив чашки и тарелку с сендвичами на стол, снова присаживаюсь за инструмент, сплетая одну мелодию с другой, третьей. Музыка льется из нашего дома, проникает в окна соседних квартир, которые желтыми квадратами смотрят на почерневший ночной Нью-Йорк. Город медленно погружается в сон, свет постепенно гаснет, а из наших окон всё еще льется прекрасная музыка, и я вспоминаю, как мы танцевали в Гарри в парке под звуки духового оркестра.
– Знаешь, мне немного страшно, – улыбаюсь, сжимаю пальцы, склонив голову к плечу. – Но это лучше, чем в синематографе, как думаешь? Хотя там темно, и никто на тапёра не смотрит, кроме того толстяка. Но как раз его я и боюсь. Всё же будет рекомендация. Можно ли доверять мистеру Лаудону?
Уже засыпая спрашиваю, ответа даже не слышу, сплю.
А утром всё начинается сначала: суета, кофе, завтрак и много легких поцелуев, полуобъятий, скользящих касаний. Я очень волнуюсь, как же пройдет сегодня встреча в ресторане, возьмут ли меня? Это было бы весьма кстати. Мы справляемся на зарплату Гарри, а мою могли бы откладывать, чтоб оплатить квартиру потом, да и несколько учеников по два-три раза в неделю тоже будут приносить живые деньги. Пусть небольшие, но потом раскручусь, еще ученики появятся. Днем буду преподавать, а вечером играть в ресторане. Нервно сдвигаю плечами.
– Гарри, мне страшно, – сжимаю его ладонь, когда мы покидаем квартиру, чтобы отправиться на встречу с управляющим заведения. – А если у меня не получится?
Очень хотелось услышать, что он умница, и всё будет замечательно, и такую талантливую девушку еще нужно поискать, но вместо слов Гарри остановился на ступеньках, встал напротив меня и обнял ладонями лицо. И достаточно было одного взг7ляда в эти глаза, чтобы ощутить, что он в меня верит, и получить часть этой уверенности. Он коснулся по-отечески лба, а потом приподнял пальцами подбородок. И когда я выходила из дома, от помады на губах не осталось и следа, зато я уверенно стучала каблучками по мощеным дорожкам.
– Давай проедем на трамвае?
Не хотелось спускаться в метро, хотя там было прохладнее. Мы купили билетики и пробили. Сели на скамью и принялись рассматривать рекламные листовки горчицы и зефира, с которым «ваш какао будет необычайно вкусным». Я смотрела в окно, а потом мы уступили место двум пожилым дамам и перебежали в конец салона, чтобы стоять, обнимаясь, и смотреть на город. Трамвайчик по нему катился, громыхая колесами, покачиваясь.
– Если бы были лужи, было бы похоже, что мы на корабле с тобой. Интересно, а осенью здесь часто идут дожди?
Крепко обнимаю Гарри, прильнув к его плечу, как будто хочу согреться, хотя и без того жарко, но мы подъезжаем к нужной остановке, где наст ждет знакомый Гарри. Он выглядит уверенным и такой же обходительный, как и вчера. Приподнимает шляпу, приветствуя нас, а потом еще и пожимает Грейстоуну руку. Нервничаю, но пальцы крепко сжимает ладонь.
– Ну, что, мисс Мэри? Готовы? Нас уже ждут.
– Неужели мы опоздали?
С досадой в голове говорю я и вопросительно смотрю ан Гарри. Надо было воспользоваться метро.
– Нет, нет, простоя пришел чуть раньше и справился, в силе ли наше соглашение. Идемте, я вам всё покажу.
Перед главным входом стоит швейцар, готовый распахнуть двери клиентам заведения. Он немного скучает, потому что пик его работы приходится на вечернее и ночное время, а сейчас даже подносит руку ко рту, чтобы скрыть зевок. Зато стоит нам ступить на ступеньки, ведущие ко входу, как он расправляет плечи и вытягивается. Как по волшебству. Распахивает двери, и я первыми пропускаю мужчин, чтобы у них была возможность договориться о столике или по форме доложить к кому мы прибыли. Мы ведь не гости. Мы пришли по делу.
– Вам придется немного подождать, – отвечает пожилой мужчина в костюме и оценивающе смотрит на нас. Под землю провалиться хочется. Почему мы не воспользовались служебным ходом? – Не желаете ли сделать это в баре или зале?
Растерянно оглядываюсь вокруг и поправляю платье, а потом вспоминаю, что мне бояться нечего, я – Марьяна Алексеевна Воронцова, которая отыграла не один академический концерт в институте, я умею выпутываться из сложных ситуаций. А еще я умею очаровывать людей. Обворожительная улыбка, лучистый взгляд и льется мелодичный голос.
– Благодарю, но я подожду здесь, а мужчины, полагаю, не против пропустить по стаканчику.
Поделиться42019-08-03 15:40:21
... Мэри играет. Музыка, словно струится из ухоженного дорогого инструмента, витает по залу, украшенному портьерами на окнах, цепляется за лепной потолок, безвкусно и кичливо украшенный зеркалами и массивными бронзовыми люстрами, на добрую дюжину ламп накаливания. Приличное заведение, в приличных кварталах. Даже Здоровяк со сломанным носом, явно вышибала, (кстати, почему-то сидит за столом и разговаривает с какими-то двумя модно одетыми джентльменами, попивая вино из бокала). Ан нет, это не вышибала. Посетитель такой, с модно прилизанными поблескивающими брильянтином, волосами. Черт, если бы не Лаудон, уж точно не пропустил бы меня швейцар внутрь. Боюсь, даже с черного хода. Все таки одежка - далеко не та, что прилично в таких заведениях. Осматриваюсь. Пара старых таких мистеров раскланиваются галантно, Вон девушка, присевшая на край стула, а не как лучше, удобнее. Медленно жующие небольшие кусочки, от миниатюрных порций, на белоснежном, (аж не верится), фарфоре. Высшее общество, мать его. Не все, не все. Есть и более молодые, одеты в добротные костюмы, в крупную клетку. небольшую полоску. в "тройках", с жилетами. Косятся на меня, поглядывают на Мэри. Явно я здесь не к месту... Мэри ничего. Хоть и одета более скромно, нежели кто другой из женщин, девушек, но забыла обо всем, сосредоточившись на музыке... Играет, чарует звуками из пианино, и метрдотель похвально кивает. Наверное доволен. Хоть это хорошо.
- Ну, сынок, твоя девушка, похоже их устраивает,- Джесс одобрительно качает головой,- а с тобою не все так просто. Видишь ли, не впечатлил ты местную элиту. Что-то в тебе не по нраву... Я же помню, как ты дрался... Но не хотят они тебя видеть на ринге...
Да, Лаудон вспомнил, как мы, в Техасе, устраивали небольшие турниры по боксу.
- А зря. Ты бы многих ихних боксеров мог бы заставить попотеть. На чемпиона города вряд бы вышел. Но, кто ж его знает? Может быть и свезло бы, в твоей весовой категории. Это несколько сотен, за каждый вечер, а если хороший менеджер, и ты вполне послушный, то и более. Без проблем. Только, увы, чем-то ты не понравился этим джентльменам,- Джесс кивнул в сторону модно одетых мужчин, попивающих кофе,- Так что, вряд ли что выгорит здесь. Ну, не переживай сильно. Есть еще пару мест, где запросы попроще. Не классический бокс, а грубая драка, без правил. Вернее правила там есть, но противника можно как угодно бить. Впрочем, ты с этим справишься... Не впервой же, верно? Как ты там любишь... пару прямых, потом подловить на контратаку, и пару хуков, с-левой.
Метрдотель:
- Мистер Лаудон, ваша протеже нас устраивает. Но мы вынуждены попросить вашего спутника подождать снаружи. У нас все-таки, приличное заведение...
- Гарри, видишь ли...
- Без проблем. Скажешь Мэри, что я снаружи. Вышел подышать... Дурно стало,- сверлю глазами чопорного администратора. Хотя парень не виноват. Здесь все чистенько, убрано. Народец такой весь, накрахмаленный. Не то, что я... Не ко двору. Ну да и черт с ним. Лишь бы девушке было нормально. Выхожу. Не вышел рылом. На лавке обожду...
Нагромождение полочек, старых фрагментов травы, листвы и трухи, вперемешку с землей и прочим мелким мусором. Муравейник, где постоянно что-то строится, перестраивается, прокладывается, открывается, закрывается, разбирается. Постоянное движение, перенос с места на место. Если место благодатное, как в лесу - он достигает огромных размеров. Случалось мне видеть такой в Бельгии. Там живут красные лесные муравьи. Вернее коричневые. Но это не суть важно. Важно то, что они постоянно суетятся, что-то делают, тащат обломки прошлогодней травы, хворостинки, хвою, и прочую добычу, к себе на муравейник. И им, муравьям, абсолютно плевать на все, кроме того,чем они занимаются. тащат, бегают по друг другу, переползают с места на место и что-то делают, делают, делают... Творят, созидают, ведомые неизвестными инстинктами. На ночь муравьи закрывают свои норы и прячутся , утром это продолжается снова. изо дня в день... из года в год. постоянно , одно и то же. Или город насекомых спит, из-за зимы, из-за дождя, наступления ночи, или же постоянно суетится, и строится, перестраивается. Без вариантов.
Кстати, интересно, а когда все муравьи там, внутри прячутся, они спят, или производят еще какие перестраивания своего жилища? Вот земляные муравьи, их-то не видно, особо. Но, уверен, что они там, под поверхностью роют как кроты свои хода сообщений, тоннели своего подземного города. Роют, как метро. И думаю, что там нет никакого начальства, нет того, кто им указывает, сколько и куда копать, как и нет прораба среди лесных муравьев. Их так создала природа, они просто сами знают точно, что, когда и как делать правильно... Человеку так не дано. Но все равно, этот город - ну точно муравейник! Много видовой. все строится, перестраивается. Возводятся новые строения, ломаются старые. а между ними - муравьи, таскающие свои, им нужные пещинки-сокровища, не стесняясь, бегут по головам друг друга. Город. Это такой муравейник, в котором ни ночью ни зимой не прекращается движение. Он растет, развивается. И постоянно, безостановочно перестраивается. Вон там, говорят, был какой-то завод, что пару лет назад вынесли за пределы города. Сейчас на освободившейся площади строится что-то иное. и там был старый дом на восемь этажей. Точно помню его жестяную крышу. Снесли и перестраивают делают выше... Вот не знаю, что тут с планировкой, но она угнетает своей однообразностью стрит и авеню, бесконечно одинаковые квадраты... говорят, город ранее был больше хаотическим, а теперь все под линейку. словно загоняют в шаблоны. Зато градоначальникам удобно, и архитекторам. перестраивают сразу целыми кварталами.
Это Нью-Йорк. нагромождение кирпича, бетона, стали, чугуна, камня, стекла и муравьиной массы, в количестве более шести миллионов ежедневно. Жизнь везде. В трущобах, в элитных районах, на высоте, под землей, в портах, вокзалах. Город, бесконечно утопающий в грязи, но тем не менее, утопающий в роскоши. Есть такие районы, как наш, где между домами натянуты веревки, на которых постоянно сушится стиранное белье, а есть и элитные районы, в которых двери на ручках в подъезды стоят более, чем мне за год заработать. Красивый, кричащий шиком, блеском и помпезностью город, стоящий на основе, из спрессованного мусора и грязи. Да, грязи. И невозможно живя в этом городе не запачкаться в эту самую грязь. Не бывает такого. Увы.
Стоит выйти из дома на улицы, стоит вдохнуть в легкие этот воздух, как тут же забывается все правильное хорошее. Вокруг невероятное количество соблазнов, и хочется и то и это, и чтобы быть не хуже от остальных, тут же хочется многое. У этого Города есть свой Бог - Деньги. И чем больше у тебя их, тем более ты зависим. Город съест тебя, пережует и выплюнет со всеми потрохами. Слепит из тебя то, что необходимо, для него, наплевав на твои стремления, желания. Вытеснит их, заменяя жаждой денег. Говорят, что самое сильное желание человека - это жажда власти, над другими людьми. Доминирование. Не знаю. Недостаточно образован, чтобы философствовать правильно это или нет. Но вижу отлично, что каждый желает денег. Побольше, чем кто-то другой. Может это и есть скрытое доминирование? Ну, я-то знаю, что многие излишне подчеркивают свой статус перед более низшими, в финансовой иерархии, а перед более высокими - лебезят и пресмыкаются. А те, в свою очередь, давят авторитетом. неподъемным прессом финансового положения, в первую очередь. Слыхал, что деньги не цель, а средство... но думаю, что средство для наращивания еще больших "средств". Ну, такое у меня мнение. Можно философствовать сидя на мягком кресле, и пропагандировать аскетизм. Можно. Когда у тебя брюхо набито, и за шиворот не капает. И когда твой врач прописал тебе строгую диету...
Почему-то Все меньше этот город мне напоминает именно муравейник? Да, это первое впечатление было таково. Все движется, суетится, перестраивается, строится. Все верно. Вот только, внутри нет муравьев. Они остались снаружи. Внутри - навозные жуки, чванящиеся собою, копошащиеся в навозе. Но все равно, главное, Мэри занимается любимым делом. Ей нравится. Это главное.
А что до них... Им всегда было плевать на других, по сути. Главное - сверкающие камни на кольцах, лакированные туфли. Автомобиль. И личные амбиции, требующие удовлетворения. Да, все мы одним миром мазаны. Но чем выше стоишь на социальной лестнице, тем выше хочется забраться. Чтобы плевать на других, с высоты собственной важности. Человека не переделать.
- Как все прошло? Тебя берут? Замечательно!- я действительно рад успехам Мэри. Вероятно, это и есть высшая степень доверия - не ограничивать ни в чем своего любимого человека, и когда понадобиться, просто оказаться рядом, чтобы поддержать, защитить. Если понадобится.
Поделиться52019-08-04 12:24:07
Похожий на кита черный рояль разевает пасть, кажется, инструмент застоялся без музыканта, а я, соскучившаяся по чистому звуку, бережно касаюсь клавиш, любовно. Как касаюсь каждую ночь пальцев Гарри. А мелодия льется из этой разинутой пасти, и белые зубы то опускаются, то поднимаются, погружая меня в другой мир, другое измерение.
Это совершенно иной мир, возвышенный, светлый, легкий, воздушный. Нет, я не о ресторане, где в углу просторного зала на подиуме стоит отполированный рояль, за который меня пригласили. И я не о людях, что наполняют зал, людях, для которых я играю, чтобы их вечер не был таким пресным и скучным. Я о музыке. Знаете, хорошее музыкальное сопровождение иногда способно исправить ситуацию с блюдом, в который повар забыл положить достаточно специй, чтобы раскрыть его вкус. Слушая прекрасную, легкую, ненавязчивую музыку, человек может забыть о проблемах, что ждут его дома, или о том, что сегодня он решил шикануть, а завтра ему может не хватить на хлебец в булочной. Здесь собираются разные люди. Музыка звучит тихо, чтобы не мешать разговорам за столиками, а я поворачиваю голову и киваю мужчинам. Еще не знаю, возьмут ли меня, но я просто получаю истинное наслаждение от игры на столь изысканном инструменте. Клеймо производителя говорит, что этот рояль проделал долгий путь через океан.
Полированная древесина поблескивает в свете ламп, и когда я покачиваюсь, то склоняясь к инструменту, то выпрямляя горделиво спинку, блик скользит по округлому боку. Это всегда завораживает, а в детстве я частенько отвлекалась за эту игру света, за что получала от учителя. Но сейчас мои локотки приподняты, пальцы порхают по клавишам, плавно перебегая с белых на черные и обратно. Диезы, бемоли, бекары не страшны, ножка уверенно наживает на педаль, приподнимая разом весь стан, и звук становится более глубоким.
– Можно мне стакан воды?
Знаю, что работникам, а уж тем более музыкантам, не положено вот так в открытую пить при гостях, но мне идут навстречу и приносят воды с капелькой лимонного сока, чтобы освежиться. Я замечаю, что Гарри уже нет в зале, и Лаудон спешит успокоить, что Грейстоун ждет на улице.
– Хорошо, – киваю и снова принимаюсь музицировать. – Лишь бы договориться, чтобы я не очень поздно домой возвращалась.
Наверное, стоит купить для Гарри костюм поновее, получше. Мы же можем себе это позволить. А туфли я отмою, постараюсь начистить, как следует. Эти мысли появляются в головке, когда я в очередной раз обвожу взглядом гостей заведения, пышущих лоском, они показывают, что находятся на ступень выше остальных. И им нет дела до таких, как я или Гарри, они не интересуются, кто мы и откуда, и вовсе неважно, что я из древнего дворянского рода, пусть не такого именитого, как Романовы или Орловы, Бестужевы или Абашевы. И конечно, здесь никто не свяжет меня со светлейшими князьями Воронцовыми, или графским родом Воронцовых-Дашковых. Я просто Мэри Воронцова, которая прибыла из-за океана, просто Мэри, играющая на рояле в этом заведении, чтобы остальным не было скучно. Особенно тем, кому не о чем поговорить. Так ведь тоже бывает.
Я вспоминаю нашу встречу с Гарри на мой день рождения. Первые несколько минут я ведь тоже не знала, о чем говорить, а потом… Густое, как кленовый сироп, и не менее сладкое желание наполняет чресла тяжестью, но меня отвлекает управляющий рестораном. Он о чем-то говорит с Лаудоном, а тот кивает мне и жестом показывает, что я могу подняться. Плавно и грациозно снимаю руки с инструмента, позволяя ему дозвучать, и только когда музыка умолкает, поднимаюсь с удобной, обтянутой бархатом банкетки.
– Ты им подходишь, – говорить Джесс. – Я намекнул, чтобы тебя не оставляли допоздна, но это тебе нужно еще самой обсудить. Как ты будешь работать. Понимаю же, что вам с… – он не вдается в подробности социального статуса Гарейстоуна и Воронцовой, – Гарри стоит, наверное, вместе подумать. Всё же заканчивать ты будешь ночью, и ему нужно тебя как-то встречать. Не добираться же одной по темным улицам Нью-Йорка. С такой хорошенькой барышней всякое может случится.
– Весьма признательна вам за заботу, мистер Лаудон, постараюсь быть очень внимательной и осторожной, дабы со мной ничего не приключилось, – даже чуть склоняю голову. – И благодарю, что составили мне протекцию в этом заведении.
Улыбка не сходит с лица, и я буквально выпорхнула на улицу, как птица, что расправив крылья, взлетает ввысь из тесной клетки. Раскидываю руки в стороны и обнимаю Гарри.
– Да, представляешь!? Им понравилось, как я играю. Немного еще попрактиковаться, вспомнить всё, чему учили, – осыпаю его лицо поцелуями. – Я так рада! Слышишь! Я смогу работать, у нас будет больше денег. Мы купим тебе к зиме сапоги и справим пальто, чтоб не замерз, не простудился. Вот только…
Пока не знаю, как ему сказать, что мои вечера будут заняты работой. Сговорились, что музицировать в ресторане я буду до полуночи, это домой я попаду к часу ночи. А там в пять уже Гарри вставать надо, чтобы добраться на работу. А ему ведь еще надо меня встретить.
– Гарри, а давай приедем домой и отметим это? Вместе что-нибудь приготовим.
Мне нравится готовить для Гарри, но у меня мало что получается толково. Не слушалась я Марфы, да и кто думал, что самой придется у печи возиться. Это еще хорошо, что топить дровами не нужно, да и воду носить и в чане отстаивать.
– А о чем вы говорили с мистером Лаундом, пока я играла? Или это большой секрет. На самом деле я очень рада, что он помог с работой. Надеюсь, тебе не придется расплачиваться за подобную услугу? Не знаю, как здесь принято, но кажется, что никто ради другого пальцем не пошевелит без собственной выгоды. И ты, мой любимый Гарри Грейстоун, исключение, но, увы, только подтверждающее правило.
Дома свежо, в открытое окно проникает свежий воздух, а мы сидим в кухоньке и пьем чай с лепешками, которые приготовили. Обещаю себе, что завтра к ужину приготовлю мясо. Мясник из лавки научил меня, как правильно замариновать и пожарить, вот только сегодняшнее появление Джесса немного внесло коррективы в наш вечер. А еще мы открыли бутылочку вина, чтобы отпраздновать мой успех.
– Знаешь, а ведь мы с тобой так и не справили новоселье, – вспоминаю я, пригубив вино. Нет, конечно, мы отпраздновали переезд по-своему, и мне это понравилось, но все же… – И я хочу тебе кое-что подарить.
Да, я не говорила Гарри, а он не рылся никогда в моих пожитках, но у меня сохранилось несколько ценных вещей: наручные часики, подаренные братом, колечко и медальон, доставшиеся от матери, и перстень отца, а еще серебряные портсигар бабули, украшенный гербом. Да, моя гран-ма доставала этот портсигар, брала тонкий длинный мундштук и закуривала сигаретку, а потом твердила «Милая Марьюшка, никогда… Общей, что ты никогда не притронешься к табаку».
Я поднимаюсь и выхожу к комнату. Долго роюсь в шкафу, раскрываю сверток, где собраны мои драгоценности, и возвращаюсь в кухню.
– Вот. Это принадлежало моему отцу, а теперь это твоё, – вкладываю ему в ладонь перстень. – Гарри, я…
В глазах застывают слёзы, а слова никак не хотят звучать. Как будто кто-то сдавливает горло. Но обо всем сейчас могут сказать глаза, большие, влажные, наполненные счастьем и любовью.
Поделиться62019-08-04 20:24:59
Стоит ли говорить, что я рад, что у Мэри все устроилось? Все таки, это не позволит ей скучать, когда меня нет дома. Занятие. Возможность не просто немного отвлечься, но и расширить круг знакомств. Черт, когда-нибудь, я надеюсь, приду в этот ресторан, Закажу себе двойной скотч, или чего там они заказывают, Сяду за стол с ихними накрахмаленными скатертями, и буду слушать, как играет Мэри. Когда нибудь... По крайней мере, хочется в это верить...
Невесомый предмет, из золота, с небольшим камешком, лежащий у меня на ладони. Дорогое, наверное. Ее отца ... Это так.... Ну вот не знаю, как это сказать. Трогательно, что ли? Что-то в горле запершило...а само кольцо, словно сотню фунтов весом. Невозможно удержать... Ложу на стол... Это так ... Не знаю.
Да, понимаю, что это знак доверия, высшей степени, с ее стороны, понимаю, что это Поступок, именно, с большой буквы. Что это - как бы признание меня не просто своим мужчиной, мужем. это нечто более сокровенное, более высшее. Частью своей жизни. Это даже не доверие. Как будто она Дарит мне не просто отцовское кольцо, а частичку себя, своей прошлой жизни. .То светлое и радостное, что хранили ее воспоминания, о своей семье. Вроде бы как безделица. Подумаешь, кусок золота, с камнем... Нет же. Не все так вот просто. Рука носившая этот перстень гладила ее по голове, подбрасывала в воздух. держала ее за руку, когда она делала свои первые шаги, держала за удила лошадь, когда она училась ездить верхом, показывала, как что нужно делать. Не знаю, чему там ее учили. Может быть даже играть на пианино. Или стрелять из ружья. Что там у русских принято? Может зайцев своих учила разделывать? Или уток?Нет, не думаю. С разделкою мяса, у Мэри явно проблемы... Но все равно, с этим кольцом, уверен, связанно слишком многого, светлого, радостного. Интересно, а ее братья, примеряли это кольцо, в детстве?
Мне никогда не дарили подарков, таких, чтобы были достаточно ценны. Но все равно, даже старая отцовская шляпа, которую он мне отдал, была невероятно ценна тогда. Просто сказочно. Может, на тот момент, я бы ее не согласился бы поменять даже на пару новеньких револьверов, мексиканские шпоры с большими колесиками, И неношеный плащ, с сапогами, которые в пору. Не знаю. Ну, никто не предлагал. Никто не давал в руки что-то , говоря, что это только мое. Ну, может и было так, но не помню. Да и за младшими такого не замечал. А старшие... Да, когда Отец говорил кому-то из нас, чтобы взяли ружье себе, из подставки в комнате, все равно, каждый знал, что его поставят на место. И завтра его возьмет кто-то другой. У нас не было личных вещей. Мать, когда шила рубаху, всегда делала это с расчетом, что будет на-вырост, и, возможно, еще кто из младших будет донашивать. Так же и обувь. Если начинала жать, но еще можно было починить - она доставалась кому-то из младших. Да я первый свой (свой!) комплект белья купил, за свои заработанные на гуртовке скота деньги. Не было у меня подарков. Да, как-то одна девчонка подарила платок. Сержант, за отличную стрельбу подарил старую опасную бритву. Швейцарскую. Потерял на войне, когда в наш блиндаж попало снарядом. Попробуй откопай такую мелочь! Хотя, я уже через пару дней распотрошил ранец у убитого германца, и вывернул карманы. я тогда три бритвы за один вечер поимел. Конечно , влетело от сержанта, за то, что без ведома ползал пол ночи, между трупами, зависшими на проволочных заграждениях. Но трофейная бутылка шнапса нас тогда помирила...
- Мэри... Гм-м...- Ты говорила, что у тебя есть братья...- вкладываю это прожигающее мою ладонь кольцо в руку девушки и зажимаю ей кулачок...- Пусть им, хорошо. Может найдется кто, со временем. Это же ваше семейное кольцо... Думаю, на него будут более достойные претенденты...
Любовь, которая светится в ее влажных глазах сдавливает горло тугим комком. Не то, чтобы я чувствовал себя чем-то хуже, или недостойным, но с иной стороны. На кой оно мне нужно? Слишком дорогой этот подарок. И я ... Просто не имею право принять его. Достаточно того, что она рядом. что мы вместе. А все остальное ... Не столь важно, по моему. И усадив себе девушку на руки, просто молчу. прижавшись губами к ее плечу.
Нет, все правильно. На кой оно мне? Не пойду же мешки с таким кольцом на пальце грузить, верно? И гвозди заколачивать - тоже не пойду...
- Знаешь, Мэри... Братья. Должны они вернуться... Там есть еще выпить? Спасибо... Это было летом, в прошлом году... Словно в другой жизни...
09.06.2018 года... Правый берег р. Марна. Приблизительно 62 км от Парижа.
Линия обороны союзников.
... Затихло? Точно, затихло. Хвала Богам, какие бы они не были. Та часть поля, где мы держали оборону, перепахана взрывами от артобстрела, изрыта дымящимися воронками, ошметками из проволочных заграждений, которые разрушены после арт удара. Долбали батареи полевых мортир, наверное пяти и шести дюймов калибром. снарядов, сотни три - это точно... А теперь тишина, бьющая по ушам. Тишина...
Ослабляю ремень, стягиваю с себя китель. Вытряхиваю из-за пазухи полу высохшие комья глины. Мать вашу, повезло. Пока под обстрелом пробегал по траншее, проверяя посты наблюдателей, (ну мало ли, вдруг они под артподготовкой решат, что мы прячемся в блиндажах, и подходят, чтобы занять траншеи? Или подтягивают минометы? Или готовят после артподготовки еще какую подлость), пулеметные гнезда, в наш блиндаж угодил снаряд. Мать вашу, четыре с лишним фута насыпь, два наката из бревен - все разметало! Смешало с землей, перекрутило, как через мясорубку. Там , наверное фарш из парней. Даже смотреть нет желания. Мимо пробегал - заметил. Там только вход, с табличкой, приколоченной Райаном. "Шлюхам сюда. Бордель третьего взвода, Палом Бич". Лейтенант тогда сделал замечание, доску с надписью оторвали, выбросили. Толку? На следующее утро она вновь появилась. А теперь, украшенная свежим расколом вдоль, разделяя надпись на две "таблички", все же, считай, уцелела... в отличие от "шлюх третьего взвода"...
... Вытряхнулся. Хорошо, что траншеи выше моего роста. Французы основательно закопались. Вот только, у германцев перевес в тяжелой артиллерии... И если их снаряд попадает в траншею...
- Э, живой?- Нас сержант Майерс, смотрит так странно, - Капрал, ты цел?
- В порядке,- отмахиваюсь, высмаркивая сгустки крови из носа,- в порядке, сэр! Наш блиндаж... Прямое попадание. Пятнадцать человек...
- Видел,- отмахивается сержант, размазывая пот по грязному лицу,- Британцы, мать их за ногу. Чай сейчас пьют. Нет, чтобы ударить на-подавление! устроились в тылах. Им хорошо, не их долбают. Ладно, собирай бригады. Нужно траншеи восстанавливать. И еще... Нужно две похоронные команды. Человек по десять...
Свист наблюдателя раздался неожиданно. Окрик "Гансы!!" и тут же команда "К оружию"!
- Знаешь, На войне так... постреляют, по бомбят... И неделями затишье. Но никуда уйти нельзя. А почта... Это на войне самое не налаженное дело... Ты главное, не отчаивайся. Найдутся.... Если живы. Черт, да они конечно же живы, Мэри! Ты, главное верь. Вера, она часто просто чудеса творит.
Поделиться72019-08-04 22:59:37
Мой триумф обернулся поражением.
Слезы жгут глаза, но я обещала себе не плакать, быть сильной. Сжимаю в кулачке кольцо, которое мне вернул Гарри, а в груди больно. Нестерпимо больно, и хочется кричать. Почему он отказался? Это же… Закрываю глаза. Вздрагиваю, когда его губы касаются плеча, и ткань так предательски сползает, обнажая кожу. Выпить? Конечно, есть! Самое время выпить, протолкнуть в глотку эту обиду. Я ведь хотела показать ему, как он важен для меня. А сейчас чувствую себя отвергнутой. Ни невеста, ни жена. Любовница. Содержанка. Чем я отличаюсь от тех девушек, что продают себя в пансионе миссис Бишоп, других заведениях? Гарри содержит меня, а я платит ему своей любовью, постелью. А когда пытаюсь дать понять, что он для меня много большее, он возвращает мне кольцо. Руки тянет вниз тяжесть этого куска металла.
«Если будет совсем туго, продадим», – говорил отец, когда мы покинули порт Плимута. Это было несколько месяцев назад, и я дала слово, что сделаю всё, от меня зависящее, чтобы этого не случилось. Он не говорил о том, что у меня появится возлюбленный, потому что мечтал дожить до того дня, когда вложит мою ладошку в руку избранника и благословит нас. Не случилось.
– Да, я сейчас, – киваю, а голос дрожит, предательски дрожит, как и плечи. Я вот-вот расплачусь и всё сильнее стискиваю кулачки. Вместо маленькой победы я потерпела сокрушительное поражение. Раздавлена. И даже слова о том, что это он делает ради моих братьев, не спасают. Сжимаюсь в маленький комок у него в руках.
Вы брали когда-нибудь маленького котелка к себе на колени, когда он такой промокший после дождя, жалкий, жмется к теплу, доверчиво тычется мордочкой, обнимает лапками приласкавшую его руку. Вот и я похожа на того котенка, вспоминаю себя такой, как приехала: растерянная, напуганная, не знающая, куда идти, но даже тогда я старалась держаться стойкой. А он меня обогрел, приютил и… И сейчас я сижу у него на коленях, готовая расплакаться, потому что он вернул меня подарок. Первый, который я делаю ему.
Отворачиваюсь, чтоб не видел слез.
– Не будет. Не будет более достойного, чем ты, – чуть слышно бормочу себе под нос. Как он не понимает! Неужели это так сложно понять? Семейное! Вот именно! Разве он не моя семья? Словно отгораживается от меня, отрекается, выстраивает между нами непреодолимую стену. «Семейное» – его голос погребальным звоном гудит в голове снова и снова. А братья… Да, он всё правильно говорит: они где-то там далеко, но живы. А я здесь дрожу.
– Да, конечно. Я верю…
Тихо говорю и поднимаюсь, убрав его ладонь с талии. Поспешно пытаюсь прибраться на столе, но у меня всё валится из рук, и это кольцо жжёт невыносимо. Оставляю его лежать на столе. Если оно семейное и оказалось ненужным тому, кто стал моей семьей, то зачем оно мне? Завтра снесу в ломбард. Хоть так помогу Гарри покрыть расходы на моё содержание. Ухожу в комнату и долго рассматриваю фамильный портрет в потускневшей от времени рамке. Все улыбаются, и больше всего я, обнимающая новую большую куклу. Только сейчас замечаю, что у матери появились первые признаки болезни, а у отца глубокие тени под глазами от бессонных ночей, а Георгий и Дмитрий такие красивые, статные. Я помню, что у каждого из них были фамильные перстни, только на фото их почему-то не видно. Конечно, они живы, и мы когда-нибудь встретимся. Это страшно. Страшно, ведь я не могу предположить, что они скажут, как отреагируют на вести о кончине отца. Мне ведь даже написать некуда.
Москва. 1913 год.
– Марьяна Алексевна, вас спрашивает Алексей Павлович Воронцов, – чуть присаживаясь передо мной служанка Института благородных девиц в накрахмаленном переднике и чепце просит пройти в приемную комнату.
Я, забыв обо всем, бегу по коридору и чуть не налетаю на нашу классную даму. Вовремя успеваю притормозить и поднырнуть ей под локоть и слышу в спину, что так не подобает вести себя девушке, что это позорит высокое звание ученицы Института, а мне сейчас всё равно, ведь за дверью ждут отец. Раскрасневшаяся и чуть запыхавшаяся вбегаю в комнату.
– Марьяна Алексеевна, дочь, – он раскрывает объятия. – Ты сегодня едешь со мной. Я обо всем договорился.
Мне даже не приходится переодеваться. Смешная, волосы заплетены в две «баранки», черное скромное платье с белыми манжетами и воротничком, но я счастлива, улыбаюсь.
– Мне нужен твой совет, – помогает сесть в экипаж. Я даже не спрашиваю, куда мы едем, только согласно киваю. – Я решил сделать мальчикам подарок к выпуску из училища. И ты увидишь первой, согласна.
Еще активнее киваю, ёрзаю на месте и прилипаю к окошку, расплющив нос. Отец смеется. Мне всегда нравилось, как он смеется.
– Это они? Такие красивые, – держу в руке перстень с инициалами Дмитрия, пока Алексей Павлович рассматривает под лампой подарок Георгию. – Но Жорж же не в этом году оканчивает училище, – вопросительно смотрю на отца, а он объясняет, что заказал сразу обоим. У меня появляется мысль, что меня тоже ждет подарок, когда я покину Институт благородных девиц, хотя обычно девиц ждет уже помолвочное или обручальное кольцо, а не родительский подарок.
– Мне нравится, они будут в восторге! Как же ты здорово придумал! И ведь не перепутаешь. Они такие разные…
– Мы такие разные, – вздыхаю, прижимая ладони к животу, желая защититься.
Сможем ли мы понять друг друга? Я не знаю. Сейчас досада разъедает меня, подтачивает, как червь дерево. Я поспешно раздеваюсь, быстро надеваю сорочку [впервые] и забираюсь в кровать.
– Я очень устала, – шепчу в темноту, отвернувшись к стене. Почему это так меня обидело? Потому что он не понял моего жеста? Понял же! Но отказался… – Тебе тоже надо выспаться. Завтра рано на работу вставать.
Ночь сгладит все углы, она поглотит и растворит во тьме обиды, ошибки, боль. Надо только постараться и уснуть, но сон не идет. Лежу и вздрагиваю, несмотря на душную летнюю ночь, уповаю на утро и первые лучи солнца, что должны развеять мои страхи, мою обиду и боль. И я даже забываю сказать Гарри, что меня нужно будет забирать после работу.
Триумф обернулся поражением.
Поделиться82019-08-05 15:16:51
Ошибки. Черт, да мы все совершаем ошибки. Нету безгрешных людей. Такова наша порода. Увы. И если кто себя считает безгрешным и самым правильным - самый большой упрямый мул, ослепленный собственным раздувшимся самомнением. История знает целую кучу подобных примеров, когда великие и достойные люди заблуждались в чем-то, ошибались. Никто не идеален и никто не безгрешен. Даше Спаситель, и тот прокололся, выбрав в ученики Иуду. А разве Создатель не совершал ошибки? Зачем же он в свое время устроил потоп, уничтожил Содом и Гомору? Ведь там же жили потомки его творений. Да сбились с пути, заплутали без поводыря. Они ошиблись. Но сам же Создатель, получается, тоже ошибся, создавая человека,зная,что все равно он полезет яблоки с древа познаний воровать. Запретный плод слишком уж сладок. Слишком уж искушает, в первую очередь тем, что как раз и является запретным. Так что, совершать ошибки - это нормально. Главное их правильно исправлять. Но как же исправить, если не знаешь, о чем думает другой человек? Да, я понимаю, что значил этот жест, соображаю, что должен был бы принять его и, черт с ним, спрятать, в таком месте, чтобы она знала. Или просто положить... Но не могу пойти на такое. Вот же характер, упрямый. Мэри, скорее всего, даже не догадывается, насколько я ей благодарен, что она рядом. Что мы живем вместе, что у нас, пусть странная, но все же семья. И это для меня важнее всего, а не какое-то кольцо, пусть и отца. Она подарила мне себя. Всю, полностью. Без остатка. Разве этого не достаточно? Более чем. Нужно ли кольцо, которое будет мне, как корове седло? Носить я его буду? Куда? К лошадям, или тюкам с шерстью? Да, иногда, дорогие подарки просто не нужно дарить. Они обязывают.а что я могу дать ей взамен? Любить, поддержать, защитить. Но если при этом всплывают дорогие вещи, деньги... А не кажется ли вам, что этот момент опошляет все. Это будто плата за услуги. Кто считает это нормальным - считайте. Но мешать в одном котелке золото и чувства, лично мне перечит.
Мэри выражает протест и бойкот. Обиделась, значит. В рубахе, впервые за все время, спать ложится. Досадно, что восприняла все так близко к сердцу. И то, что сооружает такую символическую границу, между нами, тоже не особо хорошо. Словно что-то между нами потеряно, что-то погасло. Какая-то размолвка, на почве недопонимания друг друга. Да понимаю, что значит ее поступок и подарок, черт возьми! Но все равно, не могу переступить через себя. Вот лучше бы это кольцо тоже украли... Хотя, с иной стороны, значит все так и надо. Надеюсь, что тот камень на перстне, не станет клином меж нами, и не разорвет на две части, по разные стороны. Женщинам сложно понять мужчин, как и мужчинам женщин. Эта обида, по сути смешна. Не было кольца на горизонте - все было нормально. Появилось, на тебе...
Что я должен? Пойти на попятную, согласиться? Ну, после такого, это будет выглядеть, как одолжение. Оно нам нужно? Нет. Уж проще делать вид, что ничего не произошло... Но закрыть глаза на проблему - это далеко не решение. Ситуация, словно на узкой горной тропе повстречаешься с серым когтистым медведем. Уж никак не сделаешь вид, что не заметил. Нет, такие проблемы, нужно решать сразу и на месте. Не откладывая на завтра.
Говаривали мне, что в германской армии, практиковали такое дело: если солдат чем-то не доволен на командира, то имел право обжаловать его действия, подав на него рапорт. Только его перед этим отсылали в казарму. Спать. А утром, давали бумагу, чернила, и предлагали написать свои претензии к командиру. И знаете что? Да никто не написал и единой строчки. По крайней мере, так говорят. И я в это верю... В горячке можно многое учудить, а потом, позже, понять, что сам же был не прав.
Но здесь ситуация несколько иная, и решать ее нужно, пока горячо, пока не остыло. И кольцо, будь оно не ладно, должно остаться у нее. Вот если бы не эта "граница", в виде рубашки...
Конечно можно сделать рожу бетонной, как бункеры на линии обороны во Франции. Можно даже развернуться, и объявить молчаливый ультиматум, пойти спать на кресле. Сидя. В другой комнате. Изображать огорченную невинность. Или остаться на кухне. Будет это правильно? Не думаю. Если она посчитала, что я отверг ее, то это лишь усугубит ситуацию. Пойти к ней, задрать эту чертову сорочку и "помириться"? Тоже, не тот вариант. Да, мне очень нравится с ней спать. Она в постели ведет себя прекрасно. Но это, не тот момент... Совсем не тот, чтобы... Еще подумает, что нужна мне только для этого. Бесплатное постельное приложение. Глупо.
Ложусь рядом, на кровать. Не поворачивается. Даже не реагирует на легкое касание губами ее нежного ушка. Обиделась наверное. Укладываюсь на спину, засунув руку под девушку, легонько приобнимаю...
- Мэри...- вот не умею красиво говорить, и подбирать слова в таких случаях. Хочется, сказать что-то такое, но... Все слова, как шрапнель по полю, разлетелись, попробуй-ка собери,- девочка... Ты сама, самый лучший подарок, и самое дорогое, что есть у меня... Что мы вместе, так я не знаю какому богу и сколько свечей я уже должен... Но, уж извини, я никогда не был богат, не ходил по ресторанам, у меня не было черного смокинга и золотых часов...
Вру. Были. Даже двое. Трофейные. Одни оставил той девчонке, в Бельгии... Гретта, кажется... А вторые... Продал у метро, скупщикам. Когда въезжали в эту квартиру... Все равно, что не было. А все мои былые грешки... Это пусть останется в прошлом. Там особо нечем гордиться...
1915г. Пограничная территория, вдоль Рио-Гранде...
... Три запыленных всадника выделялись на фоне заходящего солнца. Заросшие, небритые. Вооруженные. Темные, почти черные глаза Мигеля внимательно осматривали всех троих... В надежде, что они изменят решение. Оро* (золото). Будь у пожилого мексиканца деньги, рискнул бы он пересекать с семьей границу? Там, на его родине, голод. Неурожай. Да и скудные побеги маиса вытоптали солдаты, гоняющиеся за десператос. Единственное его имущество - старый осел, на которого не взглянули ни бандиты, забравшие у пеона кур и мула, ни солдаты, преследовавшие их. Коз отобрали за налоги. Все богатство Мигеля - это пятеро темноглазых детей, подростков, стоящих рядом с постаревшей, потерявшей так рано свою красоту супругой. Дома - голод, оставаться - доживут ли дети до весны? Сколько? Супруга, Кончита, родила одиннадцать... Но эти гринго, с звездами на плащах и винтовками непоколебимы. Рейнджеры. Здесь их закон, здесь их право, карать или миловать... Озвученная сумма, за проход высока. Намного больше, чем есть у Мигеля, но платить больше нечем... Или обратно, вплавь на свою сторону, как объяснили наездники в запыленных плащах. Пронто... Синьоры не смилуются. Уже просил, стоя на коленях... И дети просили, и Кончита... Проще выпросить тако у духов пустыни, нежели снисхождения у гринго... Один что-то шепчет другому, указывая на детей, получает согласный кивок, от старшего...
- Значит платить нечем, амиго? Тогда, предлагаем отработать...
- Синьоры, я...
- Заткнись и слушай, чумазый! Не ты! Она, - ствол карабина указал на пятнадцатилетнюю дочку пеона,- ты нам должен, она отрабатывает долг. Все честно. Или забирай свой хлам и вали обратно. Поработает, отдаст долг, и свободны, как ветер. Если постарается, то за месяц, будет даже в прибыли. Молодая, смазливая... Справится.
- Но что она будет делать?
- Да ничего, собственно. Америка, такая страна, где можно зарабатывать деньги, не вкалывая, до седьмого пота. Устроим к знакомому, и все будет в порядке. Вас восьмеро. С каждого взрослого по десять, с ребенка по пять. Итого сорок и двадцать. Шестьдесят долларов. И это еще мы снисходительны. Вошли в положение...
- Но нас только семеро и взрослых лишь двое! - слабый протест обреченного, который перекрылся хохотом всадников.
- Он еще и торгуется! Взгляни-ка, Джесс! Вот умора!
- А осла своего забыл посчитать? Он уж давно взрослый. И дочка...
- Она же ребенок...
- Да ладно, чумазый, кому ты свистишь? Было бы у нее приданное, уже была бы замужем. Взрослая. Раз будет за вашу компанию отрабатывать.
- Но она не многое умеет. Ткать, прясть, плести циновки. Шить...
Новый приступ хохота оборвал перечисление мексиканца. Гринго явно веселились, хотя их замысел был предельно прост. Где можно заработать приличные деньги, в приграничной зоне, для юной девушки? Только на панели...
- Двигай отсюда в сторону северо-востока. Вон туда. Через сорок миль будет небольшой поселок. Найдешь там хозяина конюшен, Латчера. Если есть у него работа - возьмет к себе. А чико твою мы забираем с собою. Сами отвезем туда же... На место работы. Гарии, забирай детку. Сегодня можешь объяснить, какая у нее будет работа. Ну и обучить, если что не знает...
... Мексиканская семья обреченно, но тихо причитая, собирала пожитки, из развороченных узлов. Жаловаться? Разве что равнодушной пустыне, тявкающему койоту, да бездушной холодной Луне. Подобное было нормой на границе. И во многих случаях, еще хуже. Могли бы просто так, забрать девушку, а остальных отослать обратно. Или сбросить трупы в реку,взяв то, что посчитают нужным. Так что подобное было нормой.
Как и нормой было в западных землях побежденной Германии получить женщину на ночь, за пачку сигарет, за буханку хлеба, или банку консервов... В конце войны...
Стоит ли Мэри знать такие подробности биографии? Думаю, нет. Даже уверен. Да и сам я, существенно изменился, с тех времен. По иному смотрю на моральные ценности. Не то, чтобы раскаивался, но все равно... Здесь не выжженный солнцем пустынный западный Техас, и не перепаханные взрывами поля Бельгии и Германии. Там были другие законы. Никто не был уверен, что доживешь до следующего рассвета. Потому и жили одним днем. В грязи. В огне. И что, думаете, кто-то там сохранил свое лицо? А хер там! Конечно, если сидел где-то там, за линией фронта, не ходил в штыковую атаку, не попадал под артиллерийский обстрел, газовые атаки... Можно сохранять лицо, читать псалмы по субботам. Можно рассказывать о геройстве, о чести, доблести. Вот только не дохера чести, когда штыком в окопной схватке двоих нанизываешь, или пальцами выдираешь глаза врагу. Да и он, нанося удар дубинкой, или лопатой, тоже не здорово задумывается, о чести и о приличии. Там, в полуразрушенных окопах, копошась в грязи, вгрызаясь зубами в глотки друг друга, нам было не до того, как это смотрится со стороны. А если кто и занимался позерством, так того быстренько прикопали в деревянном френче, на шесть футов под землю. Не много чести смотреть, как глотнувший газа заходится в кровавой рвоте, выплевывая кусками свою требуху...
И, возможно, в этот момент я только вполне осознал, насколько мы разные. Да, когда меня произвели в сержанты, пришлось соответствовать. Все-таки, слишком уж часто доводилось общаться с офицерами, которые брезгливо морщили нос, от вида крови. Перенял кой-какие ихние замашки. Ну, немного свою дикость притормозил. Припрятал поглубже. Но насколько же, все-таки, у нас разные восприятия этого мира? Мир в котором мне тридцать, имеет совсем не такие оттенки, которые, видишь в девятнадцать. У нас разные, с Мэри на все углы зрения. Прямо до ужаса разные. Я везде вижу грязь, подвох, какую-то подлость, но понимаю, что иначе нельзя. Невозможно иначе. Жить на на рыбном базаре и не вонять рыбой. Просто невозможно. А Мэри... Она до сих пор хочет играть с радугой и бродить босиком по росе. Она же, почти ребенок, и все эти перетрубации, свалившиеся на ее голову, все же, не сломали ее, не превратили в послушную судьбе куклу. Она борется. Просто ее способы не такие, как у меня. Совсем не такие...
- Прости меня девочка, - обнимаю, прижимаю к себе, стараясь быть нежным и чутким. Она, самое светлое, что у меня есть, и мне хочется тоже подняться на ее высоту, очиститься, сбросить всю грязь, что налипла на душу. Хоть немного поиметь и своего внутреннего света,- Мэри, это было так неожиданно... Я растерялся. Честно...- легонько касаюсь губами ее пульсирующей жилки на шее, - Мне никто и никогда не дарил дорогие подарки. А потом ты появилась, и подарила себя. Всю, целиком. И мне уже не нужно большего, Мэри. У меня есть ты, и этого более чем достаточно... Ты подарила свою любовь, девочка. Это намного больше, чем я заслуживаю. Намного больше, чем я могу тебе дать взамен...
Тугой ком в горле. Не проглотить и не выплюнуть. Давит, душит. Знаешь, с таким как я нелегко. Своенравный, закоренелый грешник. А ты ангел. Вот только эта любовь... Это неправильно. Она погубит твою чистую душу. Слишком много у меня грехов, чтобы подняться ввысь, скорее ты спустишься в то болото, в котором я копошусь... Не дано мне летать. Рожденный ползать... Но все равно, этот демон, который во мне, шепчет и подталкивает: "не отпускай, ни на шаг, ни на секунду. Она твоя, и ты не уступишь ее кому-то." Это самая тяжкая борьба, между тем, что ты хочешь, и тем, что нужно сделать, потому что это было бы правильно. И я знаю, что подобный выбор мне не по силам. Проигрываю.
Потому и обнимаю ее тело, прикасаюсь нежно губами там, где виднеются островки ее кожи, более темные, на фоне белой сорочки. Потому что боюсь ее потерять, сделать неприятно, чем-то обидеть... И все равно знаю, что так будет неоднократно. Даруй Боже мне хоть немного ума и много терпения для этой девочки...
Отредактировано Harry Graystone (2019-08-05 17:48:49)
Поделиться92019-08-06 08:24:13
Лежу, рассматривая растрескавшуюся штукатурку на стене. Если посильнее ковырнуть ногтем, то можно отломить кусочек, потом другой, третий, а там и до приличной дыры недалеко. А я не умею ничего чинить. Только ломаю. Ломаю жизни, свою, Гарри, отца. Ему ведь из-за меня пришлось всё бросить и уехать, это же для меня он хотел лучшей жизни и подался в Новый Свет в поисках счастья. Теперь вот это… Хотела показать, как сильно он мне дорог, хотела показать, что безо всяких там признаний и штампов в обществе, без записей в церковных книгах он стал мне мужем, а теперь лежу и ковыряю стену, еле сдерживая слезы, кусая себя за губы, и чего-то жду. Чего? Чтобы он попросил прощения? Нет. Это не он виноват, а я. Я! Потому что надо было подумать прежде, а уж потом дарить, но я думала… Вот правду говорят, что юным прелестницам надо поменьше думать, иначе в их очаровательные головки всякий бред лезет. И что теперь мне делать.
Не идет. Тоже обиделся. Ну, кто же знал. Может, он думает, что я хочу свое положение подчеркнуть? Ведь нет. Я хотела сказать, как сильно его люблю, как сильно он мне нужен. И ничего взамен я не хочу. Вот почему всё так сложно? Потому что мы разные. Слишком разные, но ведь ученые уже доказали, что противоположности притягиваются, или как там нам говорили на уроках, как-то невзначай, чтобы особо не забивать нам головы. Большинстве из нас, выпускниц института благородных девиц, покидали заведение уже замужними дамами или невестами на выданье, и считалось, что нам подобные сведения ни к чему.
И больно становится еще и от того, что наша первая ссора, первая размолвка произошла по моей вине. Наверное, надо было дождаться, пока уснет, ему же завтра на работу. А я лежу и продолжаю ковырять дырку в стене, потому что надо хоть как-то унять эту дрожь в руках.
Чуть слышно скрипнула половица. Подходит. Ложится рядом, а я вместо того, чтобы как раньше прильнуть, замираю, а потом пытаюсь подвинуться, чтобы дать больше места для Гарри. Вздрагиваю. И тепло так стремительно разносится по телу от одного прикосновения, снов но он сейчас же полностью окутал меня собой, как бывало во время нашего соития, когда соединяются две половинки целого. Напоминаю себе, что надо бы зайти к Йока и попросить у неё той травы, что в чай добавлять. А потом его рука приподнимает меня, обнимает, а я боюсь вдохнуть, чтобы не спугнуть, напрягаюсь, но хочу кричать, чтобы обнял крепче. Прижал к себе. Он тоже боится. Знает, что обидел.
Я всё еще боюсь повернуться. Нет, мне теперь стыдно, и получается только хуже. Надо обернуться, надо говорить это, глядя в глаза, а не бормотать куда-то в стену, а я у меня слезы в глазах, и крик рвется из груди. Нет, не крик, а мольба.
Всхлипываю. Он не понял меня, просто не понял, а я даже не могу подобрать слов, чтобы описать, какую боль причинил мне своим отказом, но я всё еще молчу. Даю выговориться, это нужно и ему, и мне. Я знаю, как сильно меня любит Гарри, для этого не нужны слова, я в каждом его поступке вижу, в заботе обо мне, в том, как он утром тихонько поднимается, стараясь не разбудить, как смешливо щелкает меня по кончику носа, как он обнимает меня, целует, прикасается, как он приносит мне чашку кофе, или слизывает со щеки кусочек теста, когда я пытаюсь выпечь лепешку. Тогда почему он не принял такой дорогой моему сердцу подарок?
Дрожь по телу, от его прикосновений. Легкие, нежные поцелуи, а на коже остаются следы, как ожоги. Молчу. Только громче сопеть начала. Слушаю. Слезы уже катятся по щекам, плечи вздрагивают. Я плачу. Я обещала себе не плакать при Гарри, а сейчас просто не могу сдержаться.
– Гар-ри.
Тихо-тихо, захлебываясь, по слогам выдыхаю его имя и сразу закусываю губу, что остаются следы, а он говорит. Он говорит, а у меня мурашки бегут по коже от звучания его голоса, от его слов, и снова влажными становятся глаза. Как он не понимает, что я просто буду страшиться дарить ему подарки, даже самые маленькие, незначительные вызовут боязнь быть отвергнутой, а ведь Гарри достоин всех сокровищ мира, и тех мало будет. Я люблю его, я готова жизнь за него отдать, потому что без него не смогу.
Глядя на моих подруг, которых постигла участь династического брака, я не думала, что меня настигнет счастье. Еще год назад, когда мы были в Лондоне, я списывалась с подругами, и они рассказывали, как любовники одаривают их подарками, окружают вниманием. Но разве это любовь? Разве в этом она измеряется? В количестве золотых колец и серег в шкатулке? Или букетов срезанных в саду роз? Или подаренных платьев?
Фамильное имение Воронцовых, Московская губерния. 1907 год.
– Почему ты мне не сказала? Тебе не кажется, что я имею право знать!
Отец был раздражен, и его голос был слышен далеко за пределами хозяйской опочивальни. Я стояла, прижавшись к стене, и боялась пошевелиться. Камердинер быстро прошмыгнул и скрылся с глаз, чтобы передать новость, что батюшка не в духе, а еще поторопить с ужином, пока Алексей Павлович не разошелся.
Батюшка мой – добрый и ласковый с роднеё, но когда касалось дел, он умел проявить и жесткость и твёрдость.
– Я просто не хотела тебя волновать лишний раз, – кроткий голос матери еле слышен из-за двери, и я опускаюсь на коленки, чтобы посмотреть в замочную скважину, что происходит. – Алексий, ты меня…
«Пугаешь», хотела добавить она, но отец потрясал перед ней какой-то бумагой.
– Анна, почему? Почему ты молчала?
Он опустился перед матерью и обнял её колени, уронив голову. Рядом на пол опустилось письмо, писанное рукою нашего семейного доктора. Анна Георгиевна осторожно положила бледную ладонь и погладила затылок Алексея Павловича.
– Ты был обеспокоен работой, и я не хотела тебя волновать. Милый, правда, всё хорошо.
Она улыбалась.
– Хорошо? Ты уверена? Анна, не утаивай от меня ничего. Я же… Ты мне дороже жизни.
– Полно, полно, Алёша, ты вон Марьюшку, поди, напугал своим криком, – ласковый голос матери успокаивал.
Оба обернулись к двери, и я отпрянула, боясь, что заметят.
– Анюта, – отец сжал ладони матери, поднося их к губам и целуя поочередно. – Любовь моя. Никогда. Слышишь меня. Никогда не скрывай от меня. Мы справимся. Если надо, мы поедем к морю, или в Баден-Баден, Ниццу, куда захочешь, только скажи. И не кройся от меня. Аннушка, ангел мой. Не надо больше тайн.
И я прекрасно знала, насколько важно доверие в семье, доверие к любимому человеку. Мне повезло, что Алексей Павлович и Анна Георгиевна любили друг друга, и мы, Димитрий, Жорж и я, выросли в любви и ласке, и я хочу, чтобы между нами с Гарри было доверие. Чуть веду плечом, чтобы он остановился, и переворачиваюсь.
– Я люблю тебя и просто хотела тебе сказать, что всё, что есть у меня, всё, что будет, – твоё. Я не хотела тебя обидеть, ты достоин намного большего, чем есть у меня, чем я могу тебе дать. Но твой отказ сделал мне больно. Я же… Я не прошу ничего взамен, Гарри. Я просто… Ты для меня столько делаешь, заботишься, учишь. Я знаю, что ты меня любишь, – голос срывается. Лицо Гарри размыто из-за слез. – Я хочу разделить с тобою жизнь, какой бы она ни была. И я люблю тебя.
Припухшие от постоянного покусывания губки алеют и выделяются на бледном лице, они беззвучно шевелятся, говоря о том, что не хочу больше ничего скрывать, уж лучше сразу всё прояснить, чем довести молчанием до бешенства.
Переплетаю наши пальцы и осторожно касаюсь ладонями груди, где так трепещет сердце.
Поделиться102019-08-06 23:46:45
Ад и рай существуют. Причем в одном месте одновременно. Это просто единое целое, только с разных сторон. Как Луна. С одной стороны - освещенная, с другой - непроглядная тьма. Примерно так оно и есть. Не бывает света без тени. И лишь сажа может показать, насколько белый бывает свежевыпавший снег. Противоположности. Единое целое. Странно, наверное. Но сейчас что-то жжет и сдавливает в мучительно-горьком спазме, и чувствую невероятную легкость и сладость. Мэри. Это мой рай и ад, одновременно. Все чувства, замешанные на этом. Все, до последнего. И глядя в ее лицо, без света вижу следы от слез, печаль и оттенок обиды в ее голосе. Разочаровал свою женщину. Мелкая, по сути размолвка, в иной раз, не обратил бы даже внимания. Но не сейчас. Сейчас, как-то гадко на душе, и чувствую себя предателем. или хуже. Наверное, чтобы понять, насколько тебе дорога каждая капелька ее слез, нужно выстрадать больше в два раза. Да, я толком и не понимаю, свою промашку. Не совсем осознаю, где оступился. Понимаю, что сделал ей больно отказом. И поэтому гадко так...
Обнимаю за плечи, прижимаю. Целую, стараясь вымолить молча прощение. соленые поцелую, горькие. Почему-то стыдно. Совершил какую=то подлость. Какую? Да не все ли равно?
На следующий день... Порт.
Просмоленные канаты на "корзинке Молли", ослабли, четыре человека, неспешно разводя концы с крепежом, устройства для подъема мешков, представляющее собою плетенную крупную сеть, в которую смело можно кинуть тысяч десять фунтов, разволакивают квадратом, по центру площадки. Не первый раз, потому и работают тихо, без окриков и команд. Молча взялись, молча развели. Расправили, сняли плетеные петли с опущенного крюка крана, и дали отмашку на соседний, уже пакованный груз. В сотню сто-фунтовых мешков, уложенных в две стопки, по четыре.
- Вира!- отмашка и крановый крюк, качнувшись от небольшого рывка, неспешно ползет вверх, натягивая троса,- Давай-давай! Трави! Вира!
Как только толстые канаты начинают напрягаться под весом, грузчики отходят, поглядывая, как кран медленно поворачиваясь, продолжает подъем груза...
- Лопнет. Те мешки были немного гниловатые,- заметил один из грузчиков. Остальные пожали плечами. Не их заботы. Они только грузят.
- Ладно, парни, погнали! Нам еще работать и работать...
сотню футов туда,и столько же обратно. С мешком в сто фунтов на плечах. И уложить, аккуратно, бережно. Мешковина, действительно, подозрительная.
- Накупят по-дешевке барахла, а потом мы тут мучайся. Побросали бы его в кучу, и было бы нормально. А так, выкладывай каждый, выравнивай равномерно. Чтобы не лопнуло...- Гасс неисправимый ворчун и пессимист. Вечно чем-то недоволен. Но в этот раз, он действительно прав.
- Накаркаешь,- огрызается беззлобно Тайлер...
Ходка, другая, третья, десятая, сотая, какая... Кто считает, сколько раз бегает туда сюда четверо грузчиков с мешками. Туда нести - тяжеловато. Уложить. И за следующим - идешь, отдыхаешь. Штабель на грузовой платформе нескончаемый... Тысячи и тысячи мешков, по сотню фунтов каждый. Много зерна кукурузы. Ранний урожай...
- А у вас была кукуруза, на ферме?- студент, вытирая пот рукавом пыльной линявшей рубахи разминается с несущими мешок. Ответ задерживается. До тех пор, пока этот мешок не ляжет на штабель, и не будут идти за другим...
- Немного. У нас там частенько сухие ветра гуляют... Было пару грядок, в каньоне... Только для себя, на муку. Ну и крупу. Мальцами там играли, заодно и смотрели, чтобы телята туда не совались...
До самого вечера, туда-сюда. Многие-многие тысячи фунтов... Сотни фунтов зерна на платформе, на пирсе, утонули в мутной воде. Мешки гниловатые. Не выдерживают. Экономят. Кто-то решил нажиться на дешевой таре. Результат - потеря товара...
- Останавливай погрузку! - какой-то молодой парень бежит по пирсу, размахивая папкой с бумагами,- Вы чего делаете?
- Свою работу!- грубовато, но собственно, в чем наша забота? Не мы впаривали весь этот товар, в прогнившие мешки,- Нам платят за то, что мы грузим, а не болтаем.
Но останавливаемся. Пока там ругаются на погрузочной площадке, идем отдыхать в тень. Перекусить. послушать, как ругаются. Досадно. Похоже, они там чего-то не договорятся. Думаю, нам четверым - по барабану, что кто-то понес убытки, из-за мешков. Но вот закрадывается мысль, что за несостоявшуюся погрузку - нам не заплатят. А вот это обидно...
Ну да, так и есть. Джон Вейстон, тут как тут. Мнется. Видать его хозяин послал к нам с таким заявлением, что мы просто так вкалывали. Но мнется. Хозяину плевать. А вот сам Джон ... Ну, неохота ему получить по сопатке! Понимает, что вдруг чего - я стесняться не буду. Деньги нужны. Очень. Я же теперь семейный человек. Ну и остальные, что зря гаровали?
- Парни, понимаете ...
Понимаем, конечно же. И рады войти в положение. Платишь? Можем и выгружать все обратно. А собирать - отдельный тариф. Нет, не лезем в карман. Свое требуем. Нет, это не стачка. Мы не профсоюзные. Просто развернемся и делай все сам, либо кого еще нанимай. Проще простого...
- Кстати, на "речном" цены за погрузку подняли. На двадцать процентов. А у нас стабильно самые низкие. Не думается ли хозяину пересмотреть расценки?
Виктор? Неожиданное заявление. Даже смог удивить. спокойный, усмешливый паренек, а смотри как заговорил. И вообще, при чем тут это, парень? Какая общепортовая стачка?Э, да ты чего? Места же потеряем! Найдутся же сразу бездельники, желающие заработать. Да и постоянные вряд ли поддержат...
Толпа собирается, гудит. Возмущена. Уже человек пятьдесят, больше...
- Фараоны!
- Так, парни, расходимся! Живо! Вик, ты заткнись! Да, ты прав. Но плевком молот не перешибешь! За какую правду бороться собрался? К черту, парень! Пошли выпьем пива, хрен с этой работой! А здесь торчать... еще полиция заметет... А мне оно, сегодня еще Мэри встречать...после ее первого рабочего дня...
... Около полуночи, Верхний Манхеттен.
Устал, до невозможного. Глаза слипаются. Зеваю, рискуя вывихнуть челюсти, сидя на лавке у ресторана. Жду. Свою любимую женщину. Уж кого, а ее можно и подождать... Нужно! Ждать. Хоть до утра. Хотя должна скоро закончить... Спину ломит... глаза слипаются... Урррр! Так, не спать! Наблюдаем. Скоро уже выйдет. Та, которую я жду... А сегодня ночью... Да так же, как и вчера. Будем просто спать... устал... сильно устал... Но жду.
Отредактировано Harry Graystone (2019-08-07 08:35:30)
Поделиться112019-08-08 15:29:37
Мужчине и женщине никогда не понять друг друга,
ведь они хотят совершенно разного: женщина – мужчину, а мужчина – женщину…
Прижимаясь к груди Гарри, я засыпаю, и так легко становится, как будто тяжкий груз сняли с плеч. Как в тот день, когда я вышла из здания в порту, а мистер Грейстоун подхватил мои чемоданы. Мне стыдно, что я так обиделась, и теперь не знаю, как исправить, как попросить прощения, а Гарри только крепче прижимает к себе и целует, а я робко отвечаю на поцелуй, как в первый раз, а потом затихаю в его руках. И так хорошо, спокойно рядом с ним. Чувствую себя глупой, потому что испортила наш вечер. Надо быть чуть мудрее и сдержаннее. Все-таки мы разные, но…
– Люблю тебя, – уже сквозь сон шепчу я и доверчиво трусь щекой о грудь. Наши пальцы все так же соединены, и мне нравится ощущать хрупкость ладошки в горячей сильной руке Грейстоуна и знать, что пока он рядом, со мной ничего не случится.
Слезы, что не успел собрать губами Гарри, уже подсохли и чуточку стягивают кожу, но это не имеет никакого значения, ведь мы лежим в одной кровати, обнимаем друг друга, и даже преграда из тонкой ткани сорочки теперь неуместна.
– Какой же глупой я иногда бываю, любимый.
Сон.
Что мне снилось в эту ночь, я не помню, только проснулась, бережно укрытая легким одеялом, а на столе стола тарелка с несколькими лепешками. Гарри проснулся рано утром, чтобы успеть перед работой приготовить завтрак и дать мне выспаться. Разве это не чудо? В этом проявляется его любовь, и не нужно громких слов. Только в кухне не столе продолжает лежать кольцо и мозолить глаза. Не стала и я его убирать. Стараюсь навести порядок в доме, чтобы Гарри, когда придет с работы, обрадовался. Понимаю, что с ужином возникнут проблемы, решаю еще раз сходить в лавку и расспросить, что и зачем кидать, чтобы бульон получился наваристым, да как лучше мясо поджарить. Продавец смотрит на меня, вытирает жирные руки о засаленный передник, и я уже не знаю, где было больше жира. Тошнота подкатывает, когда вижу миску с кровью, голова кружится.
– Да никаких секретов-то и нету, – басовитым голосом отвечает мясник. – Важно не пережарить. Просто трогай рукою.
– Р-р-рукой, – сглатываю. – Вы уверены?
– Мисс, может, вам сосисок? С ними мороки меньше. Сварил да на сковороду бросил, и готово.
– Нет, нет. Мне нужно научиться.
– Сталбыть есть для кого, коль ручки нежные ожогами готовы портить.
Забираю кулек с обрезками и, слегка зардевшись, убегаю. Стараюсь, хлопочу на кухне, знаю, что вернусь очень поздно, и готовить некогда будет. Сегодня мой первый рабочий день. Я даже танцую, придерживая швабру, когда намываю и натираю полы.
Вечер того же дня. Верхний Манхеттен.
– Так это правда, – парень облокотился на стойку и постучал перед барменом блокнотом, показывая заказ. – У нас новая пианистка?
– Успокойся, Джонни, тебе там ничего не светит.
Джонни Белл приобрел славу, как только устроился работать в это заведение, и его чарам поддавались не только молоденькие неопытные кухарки и официантки, многие клиентки оставляли ему более щедрые чаевые, под действием его обворожительной улыбки. Он разбивал девушкам сердца, меняя их, и ни с одной юной красавицей не встречался более одной недели. От отца ему достался высокий рост, смуглая кожа южанина и темные волосы, а мать-шведка подарила парню ясные голубые глаза. Конечно, девушки не особо сопротивлялись чарам этого красавца, у которого к внешним данным еще и прибавлялись учтивое обходительное обращение. Словом, девушки, работающие в заведении, вздыхали при его появлении и в тайне надеялись на приглашение на свидение.
– Это почему же?
– Говорят, она замужем. Да и птица не твоего полёта. Вишь, как играет. Наверное, училась во всяких там консерваториях.
– Поглядим, – Джонни прищелкнул языком. Всё это время он не сводил взгляда с сидящей за роялем Мэри, наблюдая, как одухотворенно играет девушка. – Играет, конечно, она прекрасно. Не так, как прежний – бренчал по клавишам. За что только ему деньги платили?
Подмигнув, он забрал заказ, еще раз бросил «это мы еще посмотрим», и пошел в зал. Спустя несколько минут, он уже охмурял какую-то неопытную девицу на кухне, уговаривая её сварить ему кофейку да покрепче, а потом, забрав чашку, отправился ко мне.
– Простите, но вам нельзя здесь находиться, – я не отрываюсь от игры, хотя чувствую, что нужен коротенький перерыв.
– А если я скажу, что один очаровательный высокий брюнет попросил передать вам вот это? Мэри, ну, право же, сделайте небольшую паузу для ваших нежных пальчиков и руки.
– Весьма признательна за ваши внимательность и заботу, но я сама решу, когда мне нужно сделать перерыв. Если вы не заметили, то в зале много гостей, а моя задача, сделать их пребывание в заведении приятным, а ваша – незаметно угождать всем прихотям гостя. А вы с этой задачей справляетесь не очень хорошо, как я погляжу. Пока вы отираетесь у рояля, вас уже трижды позвали вон из-за того столика.
Я киваю в зал, где мужчина в дорогом костюме щелчком подзывал хоть кого-то из обслуги, чтобы приняли у него заказ, а я остаюсь за инструментом, игнорирую аромат, исходящий от чашки, и продолжаю играть, пока оркестранты сами не отпускают меня на перерыв. Тогда присаживаюсь за барную стойку и прошу сделать мне чашку чаю. Бармен улыбается, суетится, натирает до блеска стойку, а потом угощает меня чаем.
– Как вам первый день, мисс?
– Отлично, только немного проголодалась. Но это поправимо. Через пару часов уже домой, там и поужинаю.
– Если хотите я попрошу для вас на кухне что-нибудь.
– Не стоит беспокоиться, спасибо. Чай очень вкусный.
Первый день я отыграла очень хорошо. Все остались довольны, в том числе и клиенты, хотя некоторые очень расстроились, что нельзя заказать мелодию. Их предупредили, что я первый день работаю, а когда мое время закончилось, я забрала подготовленный шеф-поваром пакет с едой, причитающиеся мне деньги и направилась к выходу. Но путь мне снова преграждает Джонни Белл.
– Может, тебя провести, красавица?
– Но ведь ваша смена еще не закончилась? А мне вот нужно успеть в метро, и я совершенно не могу ждать. К тому же меня встречает муж. И не думаю, что ему понравится ваше присутствие.
– Да, кому ты рассказываешь, Мэри?
– Мистер Белл, соизвольте пропустить меня.
Я подныриваю по его руку и исчезаю за дверью.
Прохладный ночной воздух вдыхаю полной грудью, всматриваясь в темноту. На скамье виднеется силуэт, и я улыбаюсь, узнавая Гарри Грейстоуна. Несмотря на нашу вчерашнюю размолвку, он пришел меня встретить. Подхожу и присаживаюсь рядом. Беру его руку.
– Привет, незнакомец, – улыбаюсь и подношу его руку к губам. – Я так рада тебя видеть. Устал совсем. Идем домой.
Положив голову на плечо Гарри я всматриваюсь в темное небо над нами. У нас не так много времени, чтобы добежать до метро и успеть на последний рейс до Бронкса, но мы всё еще сидим.
– Как прошел твой день?
Гарри засыпает на ходу, и я корю себя за то, что ему приходится идти еще и на такие жертвы ради меня. Он и так работает в порту и на ипподроме, чтобы семье хватало денег, а я, получив работу, даже не позволяю ему нормально отдыхать. Нет, когда-то наша жизнь изменится, и что-то подсказывает, что уже в ближайшее время. Мне просто нужно быть чуточку увереннее, встать на ноги.
В метро безлюдно, что играет нам на руку.
– Гарри, миленький, не засыпай, слышишь. Я же не дотяну тебя до дома. Еще немного осталось.
Сонный, уставший, но крепко сжимает мою хрупкую ладошку, показывая, что всё в порядке.
– Гарри, – поужинав едой из ресторана, мы лежим в кровати. Я глажу Грейстоуна по руке, а они закрывает глаза и затихает. – Может, не надо меня встречать, когда ты в порту работаешь? Родной, ты так устал.
Приподнимаюсь на локте и целую в щеку. Я не знаю, как ему помочь снять усталость, помочь расслабиться, поэтому осторожно бережно глажу натруженные руки, целую пальцы, ладони, а потом оба забываемся сном, чтобы утром повторилось всё сначала.
Несколько дней спустя. Ресторан.
Я постепенно привыкаю и уже вошла в рабочий ритм, и единственное, что мне не дает покоя, так это усталость Гарри. Надо что-то придумать, чтобы давать ему отдыхать побольше, спать в его выходной, стараться все делать по дому. Не так, как раньше, что Грейстоун переделывает, а хорошо, усердно, старательно.
Пальцы порхают по клавишам, левая рука чуть отстает, потому что покрасневшая ладонь еще болит, но хотя бы волдыри от ожога не вздулись.
– Доброго тебе вечера, красавица, а что твоего сторожа сегодня не видно? Уже время позднее, пора бы ему появиться, или он отпустил тебя сегодня погулять?
– Мистер Белл, – я как всегда вежлива. – Прошу вас не забываться и не совать свой нос в дела, вас не касающиеся.
– Да, ты, что Мэри. Я же беспокоюсь о тебе! Как ты до дома доберешься! Мало ли чего случиться может. А что же с твоей ручкой приключилось?
– Ничего, – он перехватывает мою руку, подносит к губам, дует, а потом касание, приносящее с собой легкую боль. – Мистер Белл, мне больно. Я обожглась сегодня, когда готовила обед.
– О, Мэри, да ты еще и готовить умеешь? Пригласишь меня на ужин, скажем, завтра.
– Нет. Ни завтра, ни послезавтра, никогда.
– Никогда не говори «никогда», милая. Мы с тобой еще отужинаем. Вот увидишь.
– Мэри, – шторка чуть колыхнулась и появился наш вышибала. – Тебя ожидают. Когда закончишь, скажи.
– Полчаса. Еще полчаса. Ребята, я сейчас.
Убегаю в бар и прошу нашего бармена приготовить чашку кофе для Гарри.
– Я заплачу, – улыбаюсь.
Бармен – приветливый мужчина, который относится ко мне с первого дня с теплотой. Говорит, я ему напоминаю сестру, которая несколько лет назад вышла замуж и укатила в южные Штаты, с тех пор ни слуху о ней, ни духу.
– Я сам отнесу, а ты возвращайся к работе, – говорит бармен и подмигивает.
Отредактировано Marie Vorontsova (2019-08-08 15:36:06)
Поделиться122019-08-10 11:08:10
Лето 1919 года. Мир менялся, буквально на глазах. Исчезали державы, империи. Военно-политический строй империй обрушился, словно горный камнепад, снося на своем пути все, ломая, калеча сослепу тех, кто попался под эту лавину. Германская, Османская, Российская, Австро-венгерская империи навсегда канули в небытие, под натиском новой формации. В мире, в лидеры вышли скрытые, не столь наглядно афишируемые «Хозяева». Не короли, не императоры, не фараоны. Банкиры и финансисты. Именно они, оставаясь в тени, ведя закулисные игры, дергая за ниточки заставят со временем не просто им подчиниться, а стать марионетками целые народы, державы. Поставят в зависимость не только себя, но и судьбы будущих, не рожденных еще поколений. Не конец восемнадцатого года, когда было признано поражение Германии, а весна и лето девятнадцатого, столь насыщенные событиями, действительно стали переломным моментом.
Старый Свет, Европа и Азия еще были в руинах от войны. Зализывали раны. И менялись. Перекраивались карты, исчезали и появлялись границы. Появлялись новые страны, некоторые на несколько месяцев, некоторые, на долгие годы. На обломках далекой России бушевала гражданская война, а в израненной Европе делили упавших, разбившихся «колоссов», стремясь вырвать куски повкуснее.
Что знали, в тот момент за происходящее там? Ничего толком. Здесь, за океаном, были свои проблемы, свои неурядицы и радости. Люди жили, как получалось, стремились создать единую великую нацию. Какое было дело до дрязг Старого Света? Но ведь именно в этот момент создавалась почва новой истории Штатов, новой страны, выходящей в мировые лидеры. Не сколько при помощи оружия навязывая свой диктат, сколько экономически. Тот же принцип колоний и доминиона. Вот только более скрытый.
Пока Европейские лидеры разбирались, между собой, в своих сферах интересов, Штаты принимали иммигрантов. Не сотнями, тысячами. Сплошным потоком люди плыли туда, где есть хоть какая-то стабильность, где есть шанс прожить эти смутные времена. Увы, но не столько снаряды войны пугают человека, сколько экономическая составляющая жизни.
Германия. Сверх инфляция, которая была беспрецедентна. Зарплаты выплачивали даже по два раза в день, триллионами марок, и давали час дополнительного перерыва в обед, чтобы была возможность, хоть что-то приобрести, на эти деньги. Социальная напряженность была критической. И этот момент был усугублен тем, что слабое правительство, которое несло ответственность перед странами-победителями, было просто не в состоянии ничего противопоставить. Политические партии разных толкований лезли как грибы после дождя. Социалисты, анархисты. Националисты. Переполненная иммигрантами из России, Германия боялась повторения того, что происходило на востоке. А сами люди, бросали все, и переезжали в Штаты, туда, где был рай, по сравнению с Старым Светом.
Впрочем, красные лозунги взбудораживали не только Германию. Призрак коммунизма, прошелся по всей Европе, и многие, уставшие от четырехлетней тяжелой войны, приветствовали новые веяния. Социалисты, почти в каждой стране вели себя открыто, и это многих пугало. От возможного красного террора бежали... в Штаты. Бежали от голода, бежали от голодных, бежали в неизвестность, туда, где какая-то стабильность, порядок.
Они прибывали. Уже не один-два лайнера в неделю. Это было похоже на Великое переселение. Цены за жилье поднимались. Немного возросли на продукты и на одежду. Зарплаты тоже росли, но сравнительно с ценами – оставались на месте. Но новые волны иммигантов уже не так оккупировали восточное побережье. Люди плыли не просто отсидеться и вернуться. Они плыли , чтобы найти себе новое место, новый дом.
Бросали обустроенный быт, потому как там, дома он рушился вместе с их миром. Плыли, от голода, безработицы. Плыли от политических преследований. Плыли потому что верили лозунгам, что там жить намного лучше. Те, кто не мог в силу характера или иных причин, оставаться на месте. Романтики, аферисты, с всевозможными взглядами. Их всех принимала Америка, лишь бы были здоровы физически и психически. Слишком уж мало народа было в Центральных штатах. И именно их начали заселять потоки иммигрантов. Дешевая рабочая сила, являющая и налогоплательщиками и избирателями на выборах, и самое важное – восстанавливаемым человеческим ресурсом...
Ну а в Нью-Йорке, было , приблизительно все спокойно. События «Кровавого лета», его мало коснулись. Конечно, были расовые стычки, и несколько чернокожих были избиты. Кого-то даже убили. Но на фоне других проблем , это было незаметно. Мы, грузчики в порту, редко обсуждали новости, занимались своими делами, А вот студент, тот не умолкал. Постоянно навязывал разговоры, в которых мелькало: «равенство, эксплуататоры, профсоюз, социализм». Хороший парень, но похоже, где-то связался не с той компанией. Ему советовали держать рот на замке, не высовываться. Все-таки, Красных не любят. Говорят, что это социалисты устроили тогда взрывы. Сомневаюсь в этом. Скорее всего, на них свернули. Найти крайнего. Чтобы общественность обозлилась.
Мэри. Ну, не все у нас так безоблачно и гладко, как хотелось бы. Но все равно, более-менее. По крайней мере, не скандалим. Да, стали уделять друг другу меньше времени. Оно и понятно. Работа у обоих, куда уж тут. Да и сам быт. Он притупляет все. Однообразие, в котором лишь только и отличие, что придешь домой на два часа ранее, или позже, и парное или не парное число на листке календаря, автоматически вырванного рано утром.
Но именно это и есть самое крепкое испытание на прочность чувств. Любые встряски, невзгоды, любое противостояние, вам не покажет того, чего покажет это равнодушное болото. Когда жизнь становится без движения, рутина притупляет все эмоции. Самое верное и самое тяжкое испытание – это бытом...
Но, надеюсь Мэри не столь отупляющая работа, как у меня. Сам же чувствую, что с каждым днем, с каждым фунтом перенесенного груза, понемногу становлюсь похожим на Гасса. Нет, нужно чего-то придумать, нужно взбодриться, мобилизоваться... Заставить себя не опускаться, и не становиться бревном, идущим по течению. Начать бороться, против своей лени, против себя самого. Хотя бы, потому что есть девушка, ради которой стоит это сделать.
[icon]https://forumstatic.ru/files/0019/49/95/95110.jpg[/icon]
- Здорово... Я присяду?
Ох ты черт, задремал на лавке, ожидая Мэри. Похоже, усталость взяла свое. Хороший встречающий, а? Осматриваю здорового такого парня, пожалуй, немного покрупнее меня. Присел на лавке, смотрит.
- Нет, спасибо, не курю,- отказываюсь от сигареты. Парень сдвинув плечами подкуривает, отбрасывая спичку.
- Не узнаешь?
- Нет,- отвечаю спокойно, пытаясь прогнать дремоту из головы,- А должен?
- Не знаю...- парень затягивается сигаретой,- Ты к пианистке новой, в "Звездный свод"? К Мэри?
Киваю в ответ, молча. Не расположен к разговорам. Точно не уверен, но у этого парня лицо знакомое. где-то я его видел. Мир тесен. Иногда подкидывает сюрпризы...
Франция. Конец июля. 1918г.
... - Сержант Грейстоун, принимай пополнение!- Хольстер, сержант из первой роты, кивнул на строй новобранцев. Последние бои измотали наш полк. Грубо говоря, нас осталось не более четверти, от того, что было два месяца назад. Так что подкрепление это как воздух.
- киваю, поглядывая на строй, выстроившийся в новой форме, со снаряжением. Ранцы, спрингфилды - все новое. Но противогазов нет. Интересно, о чем там думает генерал Першинг? Явно не о том, что солдаты должны вернуться домой. Генералам там хорошо. По ним не стреляют. Стреляют по нам.
Потягиваюсь, поднимаясь сна ноги... Посмотрим, чего там нам подкинули.
- Откуда вы, джентльмены? Буффало, Рочестер, Йонкерс, Сиракьюс, Олбани. Нью-Йорк...
... Билл Дженкинс, вышибала в ресторане. Впрочем, не удивительно, что не узнал. Все-таки, всех не упомнить. А вот он вспомнил своего сержанта, набившего ему рожу когда-то. Но, кто старое помянет...
- Да есть там один, официант. Подбивает клинья к твоей девушке. Я ему говорил, что это паскудство. Не доходит. Ничего. Еще раз предупрежу, по-человечески. Не дойдет - набьем ему рожу.Кстати, Кайлена помнишь? А Линдермана?Думаю, в в этом городе, с десяток наших парней, из "Большой красной единицы". Скажу, парни будут в восторге. Мы общаемся. Хоть и все с разных районов. Ладно, я схожу, посмотрю, что там и как. Встретимся как нибудь, посидим?
- Обязательно...
Отредактировано Harry Graystone (2019-08-10 17:14:44)
Поделиться132019-08-10 23:02:16
Жизнь – это промежуток между двумя датами, которые когда-то будут нанесены на могильной плите. Жизнь – это каждый момент, каждый вдох, когда ты радуешься, плачешь, кричишь в отчаянии или от счастья. Жизнь – это объятия с любимым человеком и тягостные минуты ожидания, проведенные в разлуке. Это рассыпанная мука на кухонном столе и остывший кофе в чашке на подоконнике, это невымытая утром тарелка и бережно поставленные башмаки под вешалкой. Наша жизнь такая разная, и каждый её миг должно ценить, каким бы он ни был: счастливый, грустный, наполненный любовью или хлопотами. Вне зависимости от того, насколько устанешь за день. Я люблю жизнь.
Да, мне иногда становится страшно, но я просыпаюсь в объятиях любимого человека, зная, что он поддержит меня и не даст упасть, если оступлюсь, я знаю, что он не станет ворчать, если я что-то испорчу, и будет, как и я стараться сделать нашу жизнь лучше. Иногда я ночью долго не могу уснуть и смотрю на умиротворенное лицо Гарри, а едва он пошевелится, закрываю глаза и притворяюсь спящей, чтобы он не волновался, что я мало сплю. Наши дни похожи друг на друга, и дни складываются в недели, недели – в месяцы, а месяцы… И день ото дня я все больше скучаю по тому времени, когда мы вечера проводили вместе. Но я знаю, что нам нужны деньги.
Играю. Я научилась неплохо импровизировать, выполняя заказы и прихоти клиентов, музыка звучит разная, и я всё больше отдаляюсь от классики. Стараюсь как можно меньше попадаться на глаза Джонни. Он никак не унимается. Иногда бывают дни, когда он проходу не дает, тогда приходится искать помощи у кого-то из персонала, и частенько мистер Дженкинс провожает меня до выхода, следит, чтоб никто за мной не подался, пока я добегу до «нашей» скамейки. Она стала нашей с первого дня работы в ресторане.
– Привет, – привычно говорю уставшему Гарри и присаживаюсь рядом, чтобы сжать его руку. Вот в этот момент я ощущаю себя дома, где бы мы ни находились. Его присутствие, его тепло рядом дарит ощущение дома, покоя, уюта. Никогда прежде не думала о подобном. Просто потому, что я до этого не была знакома с мистером Грейстоуном. – Знаешь, я…
Легонько касаюсь губами щеки, и уже не важно, что я хотела сказать – есть момент нашего единения, когда мы вот так скромно сливаемся, чтобы продолжить ночью в жарких объятиях друг друга, когда я буду забываться в стонах и криках, когда весь мир перестанет существовать.
– Я очень соскучилась по тебе, мистер Грейстоун. И хочу домой.
При выходе из заведения мне кивнул Уильям и как-то странно улыбнулся, как будто мы знакомы уже много лет. Конечно, я могу предположить, что здесь так заведено, но почему-то мне не очень хочется с кем-то сближаться. А всему виной Джонни Белл. Хотя с другой стороны, как раз остальные и защищают меня от его притязаний. Я стараюсь быть со всеми приветливой, находить доброе слово для каждого, будь то охранник или поваренок на побегушках, или бармен, или ребята, с которыми я играю. Только вот один Джонни портит общее впечатление о заведении, поэтому я и стараюсь убежать как можно скорее да не особо рассказывать о своей жизни.
– Знаешь, сегодня такой забавный гость был, попросил сыграть «Калинку». Представляешь. А когда я еще и запела, оставил мне щедрые чаевые. Кажется, кто-то из России, но у меня не было возможности расспросить. Но судя по тому, как он кричал «челааааааэк, водки!», точно кто-то из…
«Наших», пронеслось в голове, но тут же погасло. Наших уже давно нет, у меня теперь есть своё. Мой Гарри, наша квартирка и наш мирок, моя работа, ученики и наша музыка. Он никогда не говорил ничего, нравится ли ему, когда я дома играю, но понимаю, что нравится. Он даже ведет себя тише, когда я сажусь за инструмент, да и справляется, не нужен ли еще настройщик. А мне хочется сыграть что-то для него. Только вот не думаю, что военные марши ему придутся по вкусу.
А дома всё, как обычно. Хотя нет – сегодня я отступлю от своего привычного распорядка и отправляю Гарри в ванную первым, чтобы через несколько минут присоединиться к нему. Помню, как он помогал мне вымыться, и сейчас намыливаю небольшую тряпочку и легко скольжу по его плечам. Напрягается. А я улыбаюсь.
– Расслабься, – тихо шепчу на ушко, прижавшись к мыльной влажной спине. Да, платье придется завтра выстирать, но это такие мелочи в сравнении с тем удовольствием, что я получаю. Хорошо, он не видит, как я смущенно краснею. Только слышит дыхание, чувствует, как напрягается потяжелевшая грудь. – У тебя завтра выходной?
Еще не знаю, как его попросить, как сказать, поэтому выпаливаю, как есть.
– Я хочу на ипподром. Нет, не так. Я просто хочу посмотреть на лошадей. Гарри, только если тебе за это не влетит.
Губы касаются плеча, подбираются к шее, касаются такого чувствительного места за ухом. Я не хочу, чтобы нас поглотил быт и рутина, я хочу напомнить ему о той страсти, что есть в нас, страсти, которая так щедро выплескивалась ночами, пока я не работала. И перед тем, как лечь в кровать, я делаю глоток специального чая, а потом тонкая ткань легенького халатика сползает с плеча.
– Гарри, – сколько раз за эту ночь я повторяю это имя… Моя погибель, моё спасение, моё сладкий и желанный грех, мой Гарри Грейстоун.
Утром я даже чувствую усталость в чреслах, а на нежной коже бедер остались следы пальцев, лениво потягиваюсь и перекатываюсь на бок, чтобы удобнее устроиться в объятиях любимого. У нас сегодня достаточно времени, чтобы поваляться и отдохнуть, спешить на работу не нужно, учеников у меня в этот день тоже нет.
– Доброе утро, соня, – игриво целую и соскальзываю с кровати. Утром Гарри не меньше возбужден, чем был вчера после купания, и это заставляет меня покраснеть. – Я скоро.
На ходу глотаю чай, на всякий случай, и убегаю в кухню, чтобы сварить крепкий кофе, от которого у меня сердце выпрыгивает из груди и глаза вылезают из орбит. И как только Гарри пьет такой напиток?
– Чем сегодня хочешь заняться? Можем пойти искупаться, пока лето и вода теплая. Вот только я не представляю, какие купальные костюмы нынче в моде, не буду ли я в своем выглядеть глупо. Ой, Гарри, не смотри на меня так, – смеюсь, предлагая ему чашку. – У меня есть купальный костюм – такой забавный, в полоску, как матроска. А в детстве… Эх, жаль, карточки не сохранились. Я была очень миленькой в купальном костюме, когда мы с мама отдыхали на водах.
Поделиться142019-08-11 16:11:25
Выходной день. Для обычных людей это повод поваляться в постели, никуда особо не спеша, отоспаться за неделю недосыпа. Выходной. Да у меня не бывает выходных, просто случаются такие моменты, когда чувствуешь что баста, хватит. Просто приходит предел возможностей. человека. И если подобное наваливается, то нужно что-то делать. Например, для очистки совести, проспать. И не пойти в порт. Ипподром - за подобное вытолкнут в шею, а вот порт, поденщики, тут иное дело. Можно и пропустить. Конечно, это минус пару долларов, из бюджета, но что важнее, эти два доллара, или возможность устроить себе встряску, отдохнуть Немного побыть вместе. Тем более, если этого хочет твоя женщина. Какой же мужчина устоит, если возлюбленной чего-то хочется.
Вот только один момент. Мэри вчера хотелось на ипподром, а утром перевела разговор на пляж. Да, лето уже кончается. И хочется все и сейчас. Потом будет осень. Я, конечно не жил в Большом Яблоке осенью и зимой, но не нужно быть местным уроженцем, достаточно понимать, что рядом Атлантика, и Гольфстрим. Климат будет помягче. Морозов, таких как в континентальной части не будет, да и снег, если же выпадет, быстро сойдет. Но это сырость. повышенная влажность. Да, Нью-Йорк, все же, гиблое место. Если бы не шикарная естественная гавань, и не тот момент, что Манхеттен было легко в свое время перекрыть фортификационными сооружениями, Новый Амстердам, едва ли представлял собой большую ценность. Но, традиционно, портовые города, в основном развиваются за счет морской торговли. А это как раз градообразующий фактор. Вот сейчас, он растет, и старые фабричные районы, еще пятьдесят лет назад работающие, сдвигают за линию города, которая, впрочем, все время меняется, расползаясь, расширяясь. Город растет, меняется. Впрочем, меняется не только город. Меняются и те, кто в нем живут. Но остаются районы.
Ну, скажем так, для тех, кто не в курсе. Если ты с другого континента, то у тебя больше шансов не вляпаться в неприятности в чужом городе, нежели в Бруклине, если ты из Бронкса. Ну и, наоборот. Вот непонятно, как Но у уличной шпаны, глаз наметан на чужака. И показаться чужаку, это чревато последствиями. Хотя, нам-то это мало угрожает. Неписанное правило - когда пара - не трогают. Пары, обычно обходят, хотя всякое случается, после заката. Все таки, чем больше город, тем больше шушеры там водится. Иное дело копы. "Бобби", так те не стесняются прицепиться даже среди белого дня. Если чем-то подозрительные. Хотя, если в "Акведук", то я там уже примелькался, проблем не будет. А пляж... Самое оптимальное - это залив Пелхэм. Не близко, конечно, но там можно не опасаться пляжных полицейских. Да и трамвай туда ходит.
- Мэри, тогда собираемся, сделаешь сандвичи, А я быстренько сгоняю, за корзинкой, для пикника.
Устроим небольшой уйк-энд, на природе. По сути, нужна какая подстилка, перекусить, ну и бутылка вина. Девушке - купальник. Хотя, у нее есть, а то, что не модный... Будто мы собираемся там красоваться. Вон у меня тоже, нет купального трико. Но меня это мало смущает. Грудь не волосатая - значит прилично все. Пусть собирается, я быстро. Одеваюсь. На Бруклин, поедем на метро, потом успеем до скачек, может посмотрим пару заездов. Не как зрители. Есть местечки, где смотрят бесплатно. Потом, обратно на восточный Бронкс, на трамвай и за город. Нет, ну а чем не приключение, покататься, провести день вместе. Тем более, когда еще выпадет такой шанс?
Новенькая корзинка, которую упаковываем вместе. Некое предвкушение маленького праздника, на двоих, которое сладкое, как ее губы, и волнительное, как ее пальчики. Готово? Поехали. Нам на западный Квинс.
- Кстати, как там у тебя дела, в ресторане?- как бы невзначай интересуюсь, когда вышли из дома,- Никто не обижает?
Раскрывать тот момент, что у меня есть там знакомый, не спешу. Просто не вижу в этом смысла.
Отредактировано Harry Graystone (2019-08-11 16:14:29)
Поделиться152019-08-11 22:58:57
Суетимся, оживленно обсуждаем предстоящий день, я нетерпеливо переминаюсь и похоже на странный танец. Я таких не видела никогда, и не знаю ему названия, только шаги становятся чуть шире, я покачиваюсь, а потом оборачиваюсь быстро и снова берусь за нож. И всё получается, я даже пальцы не порезала.
– Так же будут кабинки, чтобы переодеться?
Румянец на щеках выдает смущение, и с этим уже не справиться, потому что Гарри смотрит на меня, а в глазах озорство.
Мы выбегаем из дома, нам спешить некуда, но всё равно мы торопимся, точнее, я нетерпеливо тяну за руку. Грейстоун несет полную вкусностей корзинку. Еще там есть плед и две кружки, и сэндвичи с сыром и ветчиной, и маленькая баночка малинового джема, которую я купила накануне.
– Погоди, я в булочную забегу.
Специально для джема покупаю пару румяных горячих булочек, и счастливая выбегаю из лавки.
– Что? В ресторане, – переспрашиваю, как будто не поняла вопроса, а сама прикидываю, стоит ли Гарри рассказывать о не понимающем намёков Джонни, или это вызовет лишние волнения. Мне хочется быть предельно честной, поэтому я беззаботно махнув рукой, говорю. – Да, порядок. Мне нравится там работать, приветливые все. И бармен, и девочки с кухни. Вот только вышибалу я побаиваюсь. Уж больно грозный. Вот только… – принимаюсь теребить краешек ленты на платье, останавливаюсь, тяну за руку, чтобы Грейстоун тоже остановился.
А что только? Ну, не скажешь же «Знаешь, Гарри, есть там один тип, Джонни Белл. Я ему с первого дня говорю, что… замужем, а он мне не верит. Всё норовит то угостить чем-то, то набивается домой провести. Он такой дурак: никак не поймёт, что мне никто не нужен, кроме тебя». Молчу. Право слово, не могу я Гарри сказать такого, хотя и понимаю, что надо бы. Но ведь и я не даю Грейстоуну повода ни для ревности, а Беллу повода думать, что он меня может заинтересовать тем более. Может, будь я в статусе законной супруги, этот чурбан отстал бы от меня, хотя, как говорили девушки на кухне, это его не останавливает. Его остановить может только утрата спортивного интереса, своего рода трофей, который нужно заполучить, а потом поставить галочку в списке собственных достижений и забыть. Нет, мне этого не надо. Я люблю Гарри Грейстоуна, и с каждым днём убеждаюсь в этом всё больше, и ночью показываю ему, насколько глубока моя любовь.
Улыбаюсь и приподнимаюсь на носочки, но рядом проходит полисмен, и я ограничиваюсь только поцелуем в щеку.
– Пойдемте, мистер Грейстоун? – подмигиваю и тяну за руку, хотя по молчанию понимаю, что зря не рассказала ему об ухаживаниях мистера Белла. Понимаю, что не особо мне верит. – А то у нас такая тяжелая корзинка для пикника. Надо бы её облегчить. Тем более, что ты еще не завтракал. Кофе не считается.
И всё равно назойливо кружит эта мысль «расскажи, расскажи, расскажи». Нет, если я посчитаю угрозу со стороны мистера Белла ощутимой и реальной, тогда придется рассказать Гарри, но пока не буду давать повод для лишних волнений. Нам нужны деньги. В конце концов, это работа прибыльна, ведь кроме основного жалования, я получаю чаевые.
– Да и кто меня обидит, ведь у меня есть такой защитник, как ты. Все в ресторане знают, что ты меня встречаешь каждый день после работы. Заметил, что девочки с кухни стали мне порции побольше класть с собой? Нет? И передай Джесси мои благодарности, что помог с рекомендациями. Само провидение привело его тогда в парк и мы встретились.
Полисмен уже далеко, и я позволяю себе чуточку больше, и прикосновение получается волнующим, пробуждающим недавно утихшую страсть.
– Мне никто не нужен, кроме тебя, Гарри, – уже без улыбки, со всей серьезностью говорю ему, а потом снова меняюсь, смеюсь, радуюсь солнечному дню, нетерпеливо тяну за руку и поторапливаю, чтобы поскорее добраться до пляжа. Представляю, сколько сейчас там народа, все хотят урвать кусочек солнца, быть обласканными его нежным светом, понежиться в теплой воде, поплескаться. Я и сама хочу сбросить это платье и, позабыв обо всем, забежать в воду, поднимая брызги. Маменька меня всегда ругала, когда я позволяла себе дурачиться в воде, а мне было обидно, потому что другим детям подобное не то что спускалось с рук, а было позволено и игры в воде даже поощрялись. А я играла на берегу с мячом, или ракетками и воланом. Да и костюмы купальные у меня были такими, что в них легче утопнуть, чем проплыть хотя бы десяток метров. Вот и барахталась на мелководье. А может, это будет уединенное местечко?
– Гарри, а ты плавать умеешь? – почему-то спрашиваю невпопад. – Ой, что это я. Вас, наверное, при приёме на работу в порт спрашивают. А то мало ли, может грузом каким заденет, да в воду свалитесь, или подеретесь с кем-то.
Прикусываю язычок. Помню ссадины на лице и теле, когда мы встретились в мой день рождения. И на теле тоже помню синяки, но помню, как увидела их уже проспавшись. Что за ночь была… Сглатываю. Протягиваю ладошку и глажу Гарри по щеке. Как хочется коснуться, и поезд метрополитена мне помогает: качнулся, подталкивая меня ближе к Гарри, как и в тот день, когда он меня впервые ухватил за попку. Краснею. Мысли совершенно не о купании на океане. Закусываю губку, смущаюсь. Кажется, он читает мои мысли, прожигает взглядом, а я ничего не могу поделать, жарко, жадно касаюсь его груди, чувствую, как толчками бьется сердце под ладонью.
– Нам еще долго?
Остановка, выходим. Вдыхаю полной грудью, отдышаться. Он был так близко в этом переполненном метро, где нас прижимали друг к другу все теснее. Юная, неискушенная дева в руках опытного демона с-соблазнителя, красивого, статного, широкоплечего, сильного, мужественного и… Такого страстного, желанного, любимого. Мой демон, моя погибель и моё спасение.
Отредактировано Marie Vorontsova (2019-08-12 08:05:29)
Страница: 1
