В доме пусто и тихо. В первый день после похорон Антон слонялся по нему, как полоумный, переходил из комнаты в комнату, но все равно, в итоге, оказывался в детской. Там стены, выкрашенные голубой краской, деревянный шкаф для игрушек и книг, который он сам смастерил, как только они переехали в Бернвилль и купили этот дом – переехали вместе со своей общиной, за Робертом Батлером. И тогда им казалось, что впереди только хорошее…
Первую ночь после похорон он так и уснул, в детской, на лишком маленькой и узкой для него кроватке сына – Александра. Они с Кейт помучались, прежде чем выбрали имя, которое понравилось и ей, и ему – сыну русских эмигрантов. С дочкой было проще, Кейт с самого начала хотела назвать ее Анжелой и Антон не возражал, и она правда была похожа на ангелочка, такая красивая, золотоволосая, румяная девочка. Ее все любили – и он, да, очень любил и Кейт и детей, а хоронили их в закрытых гробах, потому что извлекать из искореженной, горящей машины их пришлось практически по кускам. Они улыбались с фотографий – первая большая потеря в Бернсвилле, где все знают друг друга, все держатся друг за друга… а ему больше не за кого держаться.
Это он убил Кейт и детей.
Все равно, что своими руками убил Кейт и детей.
Эта мысль так жжет, что, проснувшись в кровати сына, где он уснул в одежде, даже не разувшись, уснул, прижимая к лицу игрушечного медвежонка Мистера Тома от которого пахло Александром, руками его Сашки, его пацана, Антон сразу понимает – он не вывезет. Без бухла он не вывезет.
Когда среди ночи его разбудил телефонный звонок – выдернул из тяжелого сна, замешанного на виски и смутном чувстве вины, и голос в телефоне сообщил о том, что Кейт и дети мервы, он обещал себе, что к спиртному он не притронется. На ее могиле поклялся
Потому что этого она от него хотела, только этого – чтобы он пить бросил.
Но он не вывезет.

Бутылки с виски он прятал от Кейт и детей. Так было ив прошлом доме, так повелось и в этом, хотя, когда они перебрались с общиной в Бронвилль, он, наверное, месяца четыре не пил. Даже поверил, что все, все… Наверное, это были из самые счастливые четыре месяца. Он плотник – хороший плотник – ему тут всегда хватало работы, детям нравилось заниматься в местной школе, открытой при церкви, Кейт порхала по дому как бабочка, а по вечерам гордо шла с ним под руку на библейские чтения. Но надолго его не хватило…
Самая большая проблема – если ты прячешь бухло – самому запоминать, где оно лежит. А ведь теперь прятать не надо – все. Больше нет Кейт, которая, наткнувшись на очередную бутылку, сначала нахмурится, потом заплачет. Только зачем ему это все – дом, община, чертов бог и даже чертово бухло – если нет Кейт и детей?
Хотя нет – думает Антон, выуживая бутылку из-за стройного ряда консервных банок и банок с вареньем и соленьями в кладовой, Кейт нет, а варенье, которое она варила еще прошлым летом, осталось – нет, бухло ему еще пригодится сегодня. Поможет. Поможет все исправить.

Он мало помнит тот вечер так напился. Но главное помнит – Кейт плакала и требовала, требовала, а потом стала угрожать, что уйдет, и он ее ударил. Вот это он помнит четко, у него перед глазами прямо как стоп-кадр из фильма. Он ее ударил, она упала. А потом он отключился в кресле.
А когда проснулся, его жена и дети уже были мертвы.
Дождь – сказал голос в телефоне. Скользкая дорога. Водитель фуры, возможно, уснул за рулем, или ваша жена не справилась с управлением. Нам очень жаль, мистер Киранов. Никто не выжил.

Кухня сверкает чистотой – подруги Кейт навели тут идеальный порядок после поминок, забили холодильник едой, к которой он не притронулся. На обеденный стол Антон ставит бутылку виски, стакан, кладет перед собой пистолет. У него очень простой план. Сначала он выпьет эту бутылку – свою последнюю бутылку, потом пустит себе пулю в лоб.
Никто не выжил – значит, никто не выжил. Проблемы ада и рая его не волнуют, верил он не ради себя, а ради Кейт и детей, а раз их нет, раз бог их забрал, то и пошел он нахуй.