После тишины палестинских городков Нью-Йорк оглушал. Гудки машин, выкрики мальчишек, торговавших газетами, зазывалы у заведений, - все это немного напоминало Лондон, но к счастью, сдабривалось ярко-голубым небом, какое бывает только в Америке, и свежим бризом с Гудзона. Герш решил пройтись пешком по Парк Авеню – посмотреть, как изменился город с его последнего приезда. Настроение у него было просто цимес мит компот, и даже тяжелый чемодан не портил такой прекрасной прогулки. Тем более, он предвкушал, как вручит родне подарки, особенно в деталях представлял, как будет охать тетя Лея, увидев предназначающуюся ей серебряную ханукию из Иерусалима. И чемодан станет легче вдвое.
Он остановился на минуту закурить. Из окна на втором этаже доносился знакомый мотивчик. Невольно Герш стал подпевать: «I’ve been a soldier quite a while and I would like to state, The life is simply wonderful, the army food is great…” Это была изина песня. Песня, сочиненная его гениальным двоюродным братом Израилем Бейлиным, известным миру как Ирвинг Берлин.
Насколько Гершу надоело, что каждый новый знакомый считал своим долгом спросить, а не брат ли он того самого Лейбы Давидовича Бронштейна, настолько он жалел, что никто не догадывался, что его кузен – талантливый композитор. А представляться двоюродным братом гения самому, согласитесь, выглядит как-то жалко. В юности Герш мечтал увековечить свое имя, открыв какую-нибудь химическую реакцию и назвав в свою честь. Он даже не претендовал бы на индивидуальную реакцию, как реакция Канниццаро, сошло бы и что-то в соавторстве. Например, реакция Дильса-Бронштейна, звучит? Или реакция Абеля-Бронштейна. Ой, нет, Абель умер за два года до поступления Герша в университет.
За этими мыслями он дошел до пересечения с 49-й. Скоро уже 56-я, и если свернуть по ней налево, через пару кварталов покажется Карнеги-Холл. Искушение посмотреть афиши в первый же день было сильным - Герш обожал классическую музыку, особенно Рахманинова, но ханукия перевесила душевный порыв, и, перехватив чемодан поудобнее, он продолжил свой путь по Парк Авеню.
Кузен жил все в той же квартире недалеко от центрального парка, небольшой по меркам местной богемы, но казавшейся Гершу просто огромной после тесных клетушек в английских домах. Изя был примером настоящего «а идише копф»: отправьте способного еврейского мальчишку в самые бедные кварталы Ист-Сайда, заставьте заниматься черной работой вместо математики и скрипки, и все равно он пробьется. Бейлины эмигрировали еще в прошлом веке и попали в ужасную ситуацию через несколько лет после переезда: отец Изи умер в 1901-м, старший брат остался в Толочине, и в каких только забегаловках Изе не пришлось поработать, чтобы помочь семье. Сочиняя веселые песенки в стиле регтайм, он постепенно приобрел популярность, любовь публики, а теперь и вовсе стал национальным достоянием, написав целый мюзикл для армии США.
Едва увидев брата на пороге, Изя бросился ему на шею:
- Гершик, аз а глик! Что же ты так долго добирался, мы так волновались!
- Изя, что за хипеш? Я ж не сахарный, в океане не растворюсь. Расскажи лучше, как тетя Лея, как сестры?
- Мама потихоньку, алэ вай едер туг. Только вот газеты от нее третий день прячем – пишут, что в Палестине снова беспорядки, убили двоих ветеранов. И вот ты, живой и невредимый, наконец приехал! Как хорошо, прямо перед шаббатом. Завтра со всеми увидишься. Надо предупредить маму! А то она пока не наготовит на пол-Могилева, не успокоится. – не дав Гершу и слова вставить, Изя увлек его из прихожей в гостиную.
Герш, когда пребывал в хорошем настроении, тоже был излишне разговорчивым, но переболтать Изю не мог бы и сам Балиев. Правда, кузен себя так вел только в кругу друзей, с незнакомыми он был очень скромным, вежливым, и по распространенной еврейской привычке старался «сильно не отсвечивать».
Изя подтащил Герша к роялю, около которого сидел печального вида брюнет в очень хорошем костюме.
- Вот, познакомься, это лучший музыкальный продюсер Нью-Йорка, это Гриффит от мира мюзикла, это Чайковский от менеджмента... - при этих изиных словах брюнет смущенно улыбнулся и замахал руками, мол, все совсем не так. – Сэм Харрис, - наконец представил своего друга Изя.
- Очень приятно, - Герш пожал руку новому знакомому, - Герш Бронштейн, не брат тому Бронштейну, зато брат вот этому ээ... Моцарту мира регтайма.
Герш очень надеялся, что не показал своего удивления, поскольку мистер Харрис, судя по его внешности, скорее всего был Хасисом или Хацаревичем, и не Сэмом, а Шмулем.
- Добро пожаловать в Нью-Йорк, мистер Бронштейн. Чем планируете заняться? Если вы тоже музыкант, то, думаю, самые нужные знакомства у вас уже есть.
- Ой, что вы, какой из меня музыкант, разве что горнист, как в «How I hate to get up in the morning». Я химик, надеюсь получить работу в Shell.
Сэм хотел что-то ответить на слова Герша, но тут в комнату зашла миловидная шатеночка с подносом.
- Ну что, выпьем и продолжим, - произнесла она, и только потом заметила в комнате Герша.
- Фанни, неси еще один стакан, выпьем за моего дорогого брата, который приехал к нам из Палестины. Кстати, Герш, обрати внимание, - Изя попробовал хитро улыбнуться, но вышло уж слишком гротескно, - Фанни Перт, она же Фаня Пейзнер, мой музыкальный секретарь.
Тут Герш вспомнил об этом милом чудачестве Изи: не выучив нот в юном возрасте, он предпочитал держать музыкального секретаря, чтобы тот записывал сыгранное, расшифровывал аккомпанемент и транспонировал. Чаще такими секретарями были молодые девушки, за что Герш Изю совсем не осуждал.
- Вы мне сразу скажите, в США американцы-то есть? – рассмеялся Герш, - а то, может, и Вудро Вильсон на самом деле Вихельсон из Барановичей?
