Внешность: уже окрепший мужчина, возле глаз которого зарождаются морщинки, кожа не такая гладкая, руки слегка огрубевшие, впрочем, так можно сказать о всем образе, который рисуется перед человеком при упоминании его имени. Взгляд - холодный и прямой, не пытающийся что-то найти в собеседнике, а скорее пронзить его насквозь, чтобы это что-то вылезло само вместе с кровью. Голубые глаза лишь усиливают ледяной эффект, хотя кто-то сравнивает его глаза со стеклом, сквозь которое отражается ясное, чистое небо его души. Одетый всегда с иголочки, он не позволит себе выйти из дому в чем-то мятом или, не приведи Господь, грязном, и это несмотря на активное увлечение машинами. Тщательно следит за своей внешностью, но не с целью стать заметным и ярким, напротив - в его внешнем виде не должно быть ничего, что привлечет внимание и заставит всех к себе приближаться. Тем не менее, он входит в комнату своей уверенной походкой, самостоятельно выбирая, кто станет его собеседником-жертвой на вечер. Он склонен к полноте, но каждое его движение говорит о том, что ему это не нравится, и он сделал физические упражнения своей привычкой. Он умеет красиво улыбаться, хоть старается этого не делать, потому что искренняя улыбка придает его лицу детскости, наивности, а машинально опускающиеся в этот момент в пол глаза создают впечатление, что он нашкодивший мальчик лет тринадцати. Для светских встреч он выбрал для себя ухмылку - обычно улыбается лишь уголком губ, оставляя глаза неподвижными. Когда сильно волнуется, то сжимает что-то, что непременно оказывается в его руках - бокал, перчатки, чья-то рука. Когда что-то привлекает его внимание, не моргает, то ли забывает, то ли боится что-то упустить. Если же ему совсем не интересно, то глаза начинают бегать в поисках достойной замены.;
Характер:
Характер сложился путем нехитрых манипуляций отца с добавлением жизненного опыта. Отец всегда хотел видеть в сыне сильную личность, а потому Кристофер, будучи первенцем, сразу получил все "техническое задание". "Ты должен быть лучшим", - как часто он слышал эту фразу, однако его она не пугала. Во-первых, сравнивать Криса пока было особо не с кем, во-вторых, он был смышленым мальчиком и любопытным, а главное - усидчивым. Проблем с учителями и воспитателями не было никогда. Криса можно было посадить в саду в беседке разглядывать книжку - он будет сидеть и разглядывать, пока она не закончится, но за пределы беседки не выйдет, пока за ним не придут. Его послушание и спокойствие сделали свое дело: он усердно учился, а если что-то не получалось, то он не боялся спросить, не боялся переделывать снова и снова, пока не получится идеально, пока его не похвалят. В то же время, интерес не пропадал после выполнения задания. Он готов был решать более сложные задачки, сделав кораблик, он доводил его до совершенства, ставя на него пиратов, устраивая кораблекрушения. Нет, ломать игрушки тоже было не жалко. "Я же починю", - ровным тоном сообщал он, если его пытались отругать за что-то. И ведь чинил. В детстве он не ощущал никакой социальной разницы. Папа не ругал, если Кристофер проводил много времени на кухне или с конюхом. ;
Биография:
Иногда мне кажется, что это проклятье - родиться близ рубежа веков, а иногда я принимаю это за огромное счастье. Отец мой был человеком "прошлого века", хотя, впрочем, мои дети, если таковые когда-то появятся, будут по праву считать меня тоже "оттуда". Только я буду открещиваться, утверждая, что родился я, может быть, и там, но живу и жил "здесь". Что значит жить? Жить - это чувствовать, ощущать, дышать, думать. Если первое - это инстинкты, то второму отец мой меня и научил.
Никогда он не отвечал мне на вопросы прямо, заставляя самому найти ответы, или отправлял на поиски нужной книги. Мне чертовски нравилась эта игра, а ему...ему, видимо, надо было отвлечь меня на какое-то время, но оно все сокращалось, сокращалось, что, однако же, его радовало - ведь сын рос умным, смышленым. Мне тогда казалось, что он радовался от души, но увы, у него просто был план - сделать сына своей копией. Я всегда знал, что отец считает себя эталоном и идеалом. Маленькому мальчику его родители кажутся лучшими со всеми их недостатками, но, черт подери, я не могу сейчас вспомнить такого недостатка, который меня умилял бы и радовал бы сейчас. Он был жесток и строг, но редкая улыбка закрадывалась в самую душу. Вероятно, что именно она и привлекала женщин. Он улыбался так редко, что я решил было, что это правило плохого тона.
Я хотел быть похожим на отца, правда на кухне, куда я по малолетству часто забегал, не радовались такому желанию. "Но ведь он самый лучший!" - возражал я, и мне лишь кивали. Я рано полюбил лошадей. Помню, однажды, когда мне никак не давалась эта треклятая астрономия, или как бишь называлась та ненужная наука про звезды и планеты и мечтания учителя о будущем, когда человек полетит в космос /Господи, зачем человеку лететь изучать безжизненный космос, если он не знает своей родной Земли/, никак мне не давалась, я убегал и прятался в конюшне, а конюх рассказывал мне разные истории про лошадей и кентавров, которые тоже читали карту по звездам. Думается мне, что я больше знаний получил от него, чем от домашних учителей, хотя вот языкам меня обучили хорошо. Может быть, потому что была к ним тяга. Любил я поболтать, конечно, правда отец позднее стал осаживать меня, объясняя, что лучше больше молчать. Ты знаешь, как я научился молчать...
Я учился в лучшей школе, с лучшими учителями, как мне говорили, но я не знаю, правда это или нет, потому что сравнить мне было не с чем. Одно я знал: "Дисциплина - залог успеха", - так говорил мистер Джексон. Успех - вот то, к чему я должен был стремиться. Успех в жизни: в бизнесе, среди людей, среди женщин, в доме, даже переходя на другую сторону улицы, я должен был делать это с успехом, то есть незаурядно. Порой, завтракая за огромным столом, в одинаковых формах, мне казалось, что мы батальон особого назначения, у которого особая миссия в этом мире - править всеми. Потом мне казалось, что мы заключенные, которых лишили свободы мысли, свободы передвижения, всяческой свободы. А потом я понял, что мы свиньи, которые оживляются и активно хрюкают только во время кормежки, когда их подводят к корыту. Да, я уже тогда ощущал себя свиньей.
В Гарварде я потерял сознание. Знаешь, как бывает, когда ты долго сидишь в комнате, не открывая окон - день, два, или даже три, а потом резко распахиваешь все ставни, воздух бьет в нос и заполняет твои легкие, ты жадно вдыхаешь его и падаешь в обморок. Нет, ты не знаешь, ты всегда была свободной. Я сравнивал тебя с ласточкой: такая же изящная /Боже, как идет тебе контраст черного и белого/, тонкая и легкая, как высоко ты порхала в жаркую погоду, как грустно тебе становилось в ненастье. Я не мог отвести от тебя взгляда, и мне казалось, что я люблю тебя. Позднее я понял, конечно, что, наверное, я любил не тебя саму, а ту свободу, которая была в тебе, которой так не хватало мне. Но, черт подери, если бы ты только ею поделилась бы со мной, то во мне была бы частичка тебя, и я не мог бы не любить тебя. Оказывается, этого мало. Мне рассказали потом, что женщине и самой нужно любить. Бог знает, как вы там любите.
Я восхищался, как ты умела высказывать свое мнение, хотя мне казалось, что это глупость какая-то, да и какое может быть у женщины "свое" мнение. Тем не менее, я готов был слушать, делать вид, что поддерживаю и спорить, лишь бы твои глаза горели. Зря. Я знаю, что зря я это делал. И воздух, так пьянивший меня, вскоре стал отдавать гнильцой. Твоя ложь копилась в тебе, копилась, стала плесневеть, портиться, ведь ты ее не открывала и не выкидывала. Он сгнила окончательно, выдав сама себя смердящим запахом. Мне стало противно находиться рядом с тобой - циничной лгуньей. Мне было мерзко смотреть на себя первое время в зеркало, как я мог позволить себя обмануть. Наверное, когда-нибудь я поблагодарю тебя, наверное, когда уже ты прочтешь это письмо, но не сейчас. Прости. Я ненавижу тебя.
Ты изменила меня и мою жизнь. Я уловил, что не хочу давать такую свободу своим сестрам, не из солидарности к их мужьям будущим, но из любви к ним. Не хочу, чтобы они душу очернили свою этой жуткой свободой. Она не для них, они не справятся. Я ведь не смог.
Я прочувствовал, что техника, машины лучше - они тебе верны и ты сам ими управляешь, а не они тобой. Я хочу управлять всем сам. Машина стала моей страстью. Лошадь может взбрыкнуть или умереть. Машина - нет. Я мечтаю однажды сесть за руль такой машины, что сможет развить скорость в 200 миль в час. Я знаю, что это пустые мечты, но мне кажется, такая скорость позволит увидеть космос. Тот самый...
А пока я собираю свою коллекцию лучших автомобилей, я продаю те, которые стали обычными, я вкладываю деньги в новый мир - мир техники и машин.
Я должен, наверное, сказать что-то еще, что-то приятное и хорошее, я допишу...я оставлю место на листе, чтобы дописать потом, когда мой внутренний механизм подскажет, что пора...
***
P.S. Однажды. Ты прочитаешь это письмо, быть может, ты его сейчас и читаешь, но мне бы хотелось, чтобы его запечатанным вложили в карман смокинга, в котором меня похоронят, чтобы ты его не увидела, но, Боже мой, женское любопытство /какая бы женщина не готовила бы меня в последний путь/ не позволит исполнить эту просьбу. Между тем, мне очень хочется прочесть тебе его там. Потом. Однажды.
|
пробный пост Не сразу он понял, какую ошибку он совершил. Алексей долго хохотал над словами, которые он пересказал.
-Дуралей..людей он изучал...женщин надо изучать, женщин, - давясь от смеха говорил он своему другу, пока тот собирал вещи. Честность - это то, о чем все просят, но никто не хочет ее получать. Как-то странно казалось. И все-таки Александр был не согласен. Он не хотел жить в семье, где нет абсолютного доверия. Конечно, он не думал, что когда-нибудь сможет сказать: "Извини, я тебя разлюбил", но именно на это указал Алексей. Именно этой фразы боятся все женщины, а Александр лишь хотел сказать, что Ольга не сразу услышит противоположное. Днем он ходил в дом Захарьевых, хотел попрощаться перед отъездом, но Ольга убедила всю семью, что она хочет пойти к морю. пришлось передать на словах, что он благодарит за чудесные часы в этом семействе. Однако обещаний заехать в Москве он не оставил. Опять же - вдруг не сможет?
Вернулся в Москву он в крайней задумчивости, несмотря на то, что путь был долгим и он должен был обо всем передумать и подумать, а мысли только сильнее давили на его голову. В конечном счете он пролежал первые сутки с головной болью, и родители не допекали его.
В одно солнечное утро за завтраком мама осторожно поинтересовалась о его поездке.
-Все хорошо, Алексей передавал вам приветы и обещался скоро приехать, - обошел он ответ на вопрос, который заботил его маму. У Александра было много дел в Москве, много интересных встреч и разговоров почти весь август. Он был занят тем, что пытался узнать подробнее о тех переворотах, которые готовятся. Все больше появлялось слухов о таинственном Распутине, огромное количество карикатур и анекдотов о Царской Семье. Это удручало Александра. Он не был резким монархистом, но он был человеком, а это значит - имел уважение к Венценосной Семье, к их корням. Даже если их ограничивают Конституцией, то их нужно почитать. Впрочем, Александр, не шибко веривший в Бога, апеллировал тем, что они помазанники Божьи.
Но дело не в этом, а в том, что Александр более не был так сильно увлечен, чтобы не спать ночами и сидеть за книгами. Напротив, он ждал ночи, чтобы закончились все эти серьезные разговоры о политике, о будущем страны. Он мог закрыть дверь своей комнаты, слышать шелест листьев за окном, шарканье отца, который страдал бессонницей, нервный шепот матери, которая загоняла его спать. Александр начинал задумываться, как это мило, забавно, интересно. Будет ли у него когда-нибудь такое? Будет ли Ольга так о нем заботиться? Самое интересное, что Александр перестал видеть кого-то другого в роли своей супруги. Он так и не ответил ей на вопрос, какой видит свою жену. А он видел ее. Всю. Такую гордую, но нежную. Она говорила о том, что она его не знает совершенно, но есть же целая жизнь, чтобы узнать. Стали модными разводы, они, конечно, осуждаются, но и Александр считал, что это слабости, которым поддаются люди.
Александр слышал о возвращении семьи Захарьевых не без помощи матери, конечно, которая невзначай бросала то и дело фразы за столом, но Александр держался и никак не реагировал. На самом же деле он все время думал, как же ему встретиться с Ольгой. А пока он думал, имя Ольги вдруг зазвучало в обществе. Она решила посетить один из салонов, где собирались разные люди - и поэты, и писатели, и мистики, и просто бестолковые люди, которые пытались приобщиться к прекрасному. Александру стало интересно, что же сподвигло ее на такое решение. Не то что бы она вдруг упала в его глазах, скорее он испугался - вдруг у кого-то появилось на нее влияние, пока он думал и рассуждал. Когда же он начнет действовать?
Начал, когда пошел в тот же самый дом, куда и пришла Ольга. Александра приняли очень тепло и радостно, потому что на него работало его имя. Он оказался в центре всеобщего внимания. Ему задавали вопросы о жизни, смерти и политике. Все это теперь было на одном уровне. Александр же обходил аккуратно от категоричных заявлений, потому что публика собралась не шибко интересная для него. Краем глаза он ловил недовольное лицо Ольги. Бог знает, что ей не нравилось? Что он пришел? Или что он не замечает ее? Впрочем, это неправда, он видел ее хорошо, и видел, что никакого интереса к какому-то мужчине у нее нет, и это его окрылило и успокоило.
-Ну, что ж, Александр, я все-таки осмелюсь задать вопрос, который волнует всех девушек Москвы, - хозяйка этого салона не была очень увлечена политикой, часто зевала, но это ж было модно, а вечера заканчивались все той же темой о любви. - Когда же Вы женитесь? - она лукаво улыбнулась, ожидая, что он сейчас закрутит философскую мысль о том, что он не верит в любовь и прочее, и прочее, потому что он так часто делал, почти никогда не повторялся.
-Зимой, мне думается, - прямолинейно ответил он, заставив всех замолчать в изумлении. Они смотрели на него и думали, врет ли он. Александр же посмотрел на Ольгу, которая побледнела и даже оцепенела.
|
