Кассиди, и правда, молчал о делах тюремных. И действительно не потому, что не знал, что сказать, а потому, что не хотел касаться этой темы. Все, что ему удалось выяснить за остаток дня – дата судебного разбирательства по делу саботажа на сталелитейном заводе уже назначена. Двадцать девятое апреля. Стремительное делопроизводство, если учесть, что обвиняемых сразу шестеро. Управлению еще учиться и учиться у Бюро оперативности! Впрочем, такого рода «оперативности» детектив учиться не желал, по-прежнему не сомневаясь в том, что обвинение высосано из пальца, а вместо доказательств в ход пойдет истерия.
Послезавтра страна покроется баррикадами, вспомните о зверствах большевиков в России, господа присяжные, и подумайте о том, что вы еще успеете вырвать Американскую Свободу из когтей анархического чудовища!
Ну и что-нибудь еще в том же духе.
В общем, разговор с Мэгги не клеился, она, похоже, воспринимала его подарки, как попытку откупиться от сложностей с ее дядей, а Гален чувствовал себя рыцарем, которому нужно убить дракона для того, чтобы заслужить благосклонность дамы. Настоящего дракона, черт побери, и не факт, что эта задача ему по плечу.
Распрощавшись с мисс Уолш, Кассиди поехал в публичную библиотеку на пятой авеню. Два каменных льва, Терпение и Сила Духа (Patience and Fortitude), украшали вход в огромный читальный зал, детективу не помешали бы ни первое, ни второе.
- Чем я могу помочь вам, сэр?
Сотрудница библиотеки была молоденькой, хорошенькой, коротко, по последней моде, стриженной, и улыбалась Кассиди так, как девушки улыбаются только весной. Жаль, что она не была рыжеволосой, может, это как-то бы его утешило.
- Мне нужны прописи, мэм. Книги, по которым учатся писать рукописным шрифтом, - пояснил Гален.
- На английском? – библиотекарь удивленно взмахнула длинными ресницами.
- Конечно, нет.
- В таком случае, на каком языке?
- Дело в том, что я не знаю. Поэтому давайте все, какие у вас есть.
Капитан МакКинни показал детективу материалы дела о саботаже, в том числе злосчастный донос, на основании которого Бюро санкционировало аресты рабочих. Разумеется, сделать фотокопию не было никакой возможности, Кассиди прекрасно понимал, что видит самый важный документ грядущего обвинения первый и единственный раз, потому постарался изучить и запомнить его буквально до каждой запятой. Так вот, анонимка была написана коряво и с изрядным количеством ошибок. Это было ожидаемо, ведь донос написал «простой рабочий», а значит, предположительно малограмотный человек, не имеющий времени и возможностей упражняться в грамматике и каллиграфии. Исполненная высоким штилем Шекспира бумага вызывала бы естественные подозрения у всех, и в первую очередь у судьи и присяжных. И все же было кое-что еще, что бросилось в глаза полицейскому. Некоторые на первый взгляд ошибки были, кажется, не ошибками, а неверным написанием букв. И по мере того, как Гален об этом размышлял, он постепенно склонялся к мысли, что для писавшего английский язык не был родным, более того, он привык к какому-то другому алфавиту. Было бы неплохо выяснить, к какому именно.
Вчера ночью, пока он не окончательно позабыл увиденное, ирландец даже составил небольшую шпаргалку для поисков, например, неведомый ему автор иногда писал «т» как «м» и «п» как «н». И теперь прописи.
Девушка принесла ему книги, и очень скоро в них нашелся устраивающий детектива ответ. Кириллица. Так он русский что ли? Ладно, тут, наверняка, не все так просто. Даже еврей, вроде Шапиры, наверняка умеет писать по-русски, и все же нужно искать выходца из восточной Европы.

Что ж, детектив Кассиди не слишком хорошо исполнял обязанности заботливого влюбленного, обязанности эти были для Галена в новинку. К тому же, будучи человеком дела, он убедил себя, что помощь, которую ждет от него Мэгги, простирается намного дальше, чем утешительные разговоры. А потому, после своих бдений в библиотеке, вернулся на Флетбуш и барабанил в дверь комнатушки, которую снимал Патрик Миллиган, один из приятелей Мерфи и Уолша.
- Чур меня, - молодой ирландец, по случаю позднего времени растрепанный и заспанный, одной рукой подтягивал кальсоны, а второй, как показалось Кассиди, попытался перекреститься. – Вот уж кого не чаял увидеть, так это тебя, легавый. Чего надо?
- Чаем угостишь?
- Если я скажу «нет, проваливай», поить будешь насильно? Проходи, - парень посторонился, давая дорогу полицейскому. И прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди. Он не спешил изображать из себя гостеприимного хозяина, просто давал возможность гостью вдоволь рассмотреть скудное убранство угла простого работяги.
- Ну, как? Нравится?
- Прибираться не пробовал?
Кассиди было не удивить нищетой, был момент, когда он сам перебивался случайными заработками и жил ничуть не лучше Миллигана, спуская с трудом заработанные гроши на морфин. Порой детектив начинал думать, что все это было не с ним, что какой-то другой парень сидел по горло в дерьме и имел неплохие шансы в нем же и подохнуть. Просто жизнь взяла и рассудила иначе.
Он с шумом сгреб с плиты мусор и поставил чайник.
- Как так вышло, Патрик, что вы с Мерфи работали в разных сменах? Вы же дружки не разлей вода.
- Так ты из-за этого пришел?
Галену показалось, что собеседник облегченно вздохнул. Кажется, есть за этой ирландской душонкой и какие-то другие грешки. Сейчас они его не интересуют, а вот позже не забыть бы разобраться.
- А ты ждал копов по другому поводу, Миллиган?
- Я? Мать твою, нет. Я вообще не ждал легавых, - огрызнулся Патрик. – Мерфи просто хотел подзаработать, а ночью в смену платят на целых четыре доллара больше. Видишь, легавый, до чего доводит честный труд, - голос его надломился от злости. – Из-за сраных четырех баксов Гай теперь в тюряге. А ведь сотню-другую можно в наши дни куда проще заработать!
- Можно. Но окажешься там же. В тюряге. Хотя ты, Миллиган, теоретик в этих вопросах, у тебя вон даже заварки нет.
Гален встряхнул жестяную банку, там брякнуло что-то, явно покрупнее чайных листьев.
- Не лапай! – взвился хозяин.
- А что там? Патроны?
- Да какая тебе разница!
- Ты прав. Пока никакой, - отставив банку на стол, согласился детектив. – Скажи мне, Патрик, много ли среди рабочих на заводе русских? Болгар? Македонцев?
- А полегче вопросы слабО придумать?
- Ну хоть кого-то ты знаешь?
Парень задумался.
- Так сходу и не припоминаю. Хозяева не любят русских, неблагонадежные они. Такую бучу подняли у себя на родине, мировой капитализм со страху обделался.
Патрик, кажется, много читал газеты вроде «Дирборн Индепендент». Между тем именно обделавшийся со страху капитализм грозил дяде Мэгги и его товарищам серьезными тюремными сроками.
- Вспомнил! Есть один. Мистер Осокин. Только он не из простых роботяг, а что-то вроде инженера. В прошлом году появился, по-английски едва лопочет, но в доменных печах соображает. До революции, говорят, на Демидоффа работал, был у них такой богатей, металлургическими заводами владел на Урале и в Сибири.
Адмирал Колчак, чтобы заводы не достались большевикам, демонтировал на них оборудование, разрушил все, что мог, а всех спецов вывез за границу, иногда, силой. Именно так Николай Осокин стал эмигрантом и очутился аж в самом Нью-Йорке, но об этом Патрик Миллиган, разумеется, ничего не знал и Галену рассказать не мог.
- Осокин, - задумчиво повторил тот, запоминая имя. – Боится революции и плохо говорит по-английски. Что ж, придется познакомиться.

Кассиди, как и обещал, остановил машину у небольшой кофейни. Там можно было посидеть на воздухе с газетой, многие столики, очень кстати, пустовали, так что даже случайно подслушать предстоящий разговор будет некому. Но полицейский всегда полицейский, так что ирландец походу напомнил своему собеседнику:
- Не пытайтесь сбежать от меня, Осокин. Последствия подобной попытки вам не понравятся.
- Что вы, детектив. Я уже понимать, что вы настроены серьезно, - русский послушно опустился на металлический стул с узорчатой спинкой, он по-прежнему крепко прижимал к груди свой саквояж, черт побери, слишком маленький, чтоб предполагать в нем смену белья и прочие мелочи, что собирают в путешествие. Но ведь куда-то он пытался «уехать». К тому же соседка сказала, что перед этим русскому позвонили с работы, уж не потому ли, что это он, Гален Кассиди, справлялся про Осокина в заводской администрации? В общем, у детектива имелись подозрения, но не было никаких доказательств, однако он повел себя так, будто никаких доказательств ему и не требуется, уже все известно, как Отче наш. Русский или сразу признается, или станет отпираться. Что ж, скоро узнаем, что предпочитают выходцы из загадочной России.
- Зачем вы обвинили своих рабочих в подготовке диверсии на заводе, Осокин? – спросил Гален, доставая свой блокнот и ожидая, в числе прочих ответов, и изумленного «я не понимаю, о чем вы говорите». Но собеседника, похоже, настолько впечатлила недавняя погоня, что отпираться он не стал.
- Я исполнять свой долг, - ответил тихо, и настолько неловко отводя при этом взгляд, что ясно было, что подобного толка вранье ему в новинку.
- Похвально. А теперь не могли бы вы изложить подробнее все обстоятельства того, как вы узнали о планах этих… кто они по-вашему? Анархисты, социалисты? Суд вызовет вас, как свидетеля, вас предупредят за ответственность за дачу ложных показаний, потом защита устроит перекрестный допрос.
- Обождите. Я ведь не подписать свое письмо, - уточнил Осокин глухо.
- Но мы же с вами сейчас беседуем, значит, не такой уж это и секрет.
- Я… не понимать. Мне обещать, что я только писать! Никакой допрос.
- Кто вам такое пообещал? – искренне удивился Гален – Ваш гражданский долг? Мистер Осокин, речь идет о судьбе шестерых людей, вы не интересовались, какого рода тюремные сроки их ожидают, если суд признает их виновными?
- Я не хочу говорить про гражданский долг! – внезапно взвился русский, вкладывая в свою злость что-то, очень давно накопившееся. – Вы не знаете, что я пережить! Вы не понимать, что такое революция! Это ад на земле, в Сибири, где я работать, это замерзший ад, он еще страшнее. Я бежать со своей родина, не хотеть, но уезжать. Мой маленький сын оставаться там. Я никого не жалеть, понимаете вы! Никому нет дело до меня, мне нет никакой дело до других!!!
- То есть вы писали, чтобы спасти Америку от ужасов революции?
- Нет, я писать, потому что мне нужны деньги.
- И это все? Так какого черта вы ноете о том, как много пережили? – теперь уже разозлился Кассиди. Если человек страдал, это еще не повод желать страданий другим людям, тем более, совершенно посторонним.
- Я же говорить, мой сын оставаться в большевистская Россия. Я находить людей, которые искать Михаил, отдавать им все свои деньги, все сбережения. А потом они говорить, что нужно еще.
К столику двинулась было официантка принять заказ, но Гален сделал отрицательный жест рукой. Пока человек рассказывает, нужно дать ему выговориться.
- Вы пошли просить в долг у заводской администрации?
- Да я ходить, что мне было делать? – Осокин мятым носовым платком вытер пот со лба и в упор уставился на полицейского.
- В Россия до революция я работал на Вийский завод господина Демидова. Он был добрый и щедрый человек, многим рабочим помогать. Большевики все разрушить, все! Я думал, в Америка тоже принято помогать. Они говорить, что давать мне деньги, если я писать про диверсия.
- Не обманули?
- Нет. Все тут, - вот и начало проясняться предназначение саквояжа.
- Значит, вы еще не расплатились? С теми людьми, что разыскивают вашего сына?
- Они уже находить Михаила. Они отдавать его мне, когда я платить. В следующий суббота.
- 1 мая? – прямо какая-то заколдованная дата в этом году. - Отчего так поздно?
Впрочем, может, это как-то связано с прибытием пароходов. Главное, что это случится уже после суда. И что-то подсказывало Кассиди, что для Осокина судьба сына важнее свободы шестерых заводчан. Если он не врет, конечно. Но на это непохоже.
- Меня не предупредить про суд. Но я идти в суд. И врать, если понадобится, - подтвердил его опасения русский. – Врать, что я слышал разговоры про подготовка диверсия, и никто не доказать, что этого не было. Отрицать, что мы беседовать с вами, детектив. Все, что угодно, чтобы вернуть Михаил.
- И что потом, Осокин?
- Потом?
- Да, потом. У честных работяг, которых вы намерены отправить за решетку без всякой вины, есть родственники, друзья. Однажды вас найдут с проломленной головой, а ваш сын пополнит ряды бруклинских беспризорников. И еще неизвестно, где хуже, у большевиков или в местных подворотнях. К тому же вы не доверяете тем людям, которым собираетесь отдать деньги, не так ли? Иначе не пришли бы в такой ужас при упоминании отдела по расследованию убийств. Они угрожали вам? Угрожали убить мальчика? Почему вы не обратились с этим в полицию, мистер Осокин?!
Воистину, люди мастера все запутывать. Не доверяя копам, они готовы верить знахарям, гадалкам, мошенникам и чуть ли не первому встречному, ждут чудес, а оказываются…  В беде, мягко скажем.
- Я не знать, что мне делать.
- Зато я знаю. Давайте заключим с вами соглашение, Серж. Так кажется, вас зовут? Я помогу вам выручить вашего сына и сохраню в целости и сохранности эти вот деньги, а вы вернете их администрации завода, выступите в суде и скажете… Что вы ошиблись. Ослышались. Ваш английский оставляет желать лучшего, вы очень боитесь революции, вам показалось, что рабочие готовили диверсию, а на самом деле они беспокоились о том, как защитить доменные печи от диверсий.
- Вы помогать мне? – не поверил русский.
- Я полицейский, это моя работа. К тому же это будет справедливо, Осокин. Не берите грех на душу, у нас очень суровые законы в отношении террористов.
- Значит, я могу вернуться домой? – спросил мужчина. – Вы не арестовывать меня?
- Не арестовывать. Но… Не можете.
Пускай те, кто позвонил русскому, думают, что он уехал из города, и никто не спутает им карты. Если все получится, это обвинение просто рухнет, как неумело собранный карточный домик. Вот только нужно найти способ перенести судебное заседание с конца апреля на первые числа мая.
- Я пристрою вас на полицейскую квартиру, Осокин. Поживете там до первого мая. Нам еще много о чем придется поговорить, но не сейчас. Вы должны рассказать мне все, что знаете, о «спасителях» Михаила. Как вы их нашли, что они вам обещали, предоставили ли какие-то доказательства, что действительно нашли ребенка… В общем, все. Я заеду к вам вечером, и, Осокин, прошу вас, доверяйте мне. Хотя бы потому, что у меня намного больше опыта в такого рода историях.